Красная площадь - Эдуард Тополь

В это время в Париже

В одной из лучших парижских гостиниц «Нико» в номере 202 раздался телефонный звонок, из-за которого Белкин не покидал свой номер с самого утра. За окном был удивительно теплый после московских морозов Париж – плюс 10 по Цельсию! За окном были парижанки, парижские кафе, бульвары, запахи весны и цветов, которыми бойко торговали два молодых араба, бросаясь с букетами прямо к окнам пересекающих перекресток легковых автомобилей. Но прикованный к телефону Белкин мог лишь в окно глазеть на Париж, на витрину кондитерской напротив его отеля или валяться на кровати с журналом «Знамя» № 5, где была опубликована повесть Мигуна «Мы вернемся». Синцов попросил Белкина прочесть эту повесть, чтобы решить судьбу фильма по этой книге. Книга описывала геройские подвиги командира полка Особого назначения майора КГБ Млынского, который в октябре 1941 года сорвал наступление передовых частей гитлеровского генерал-полковника фон Хорна на Москву. Белкин читал:

– Кемпе, мы должны немедленно вернуть утерянный плацдарм. Чего бы это нам ни стоило. Это не только мой приказ. Это повеление фюрера. Мы должны напрячь все силы. Наступает решающий момент!…

Вадим с презрением отшвырнул журнал. Читать в Париже эту выспренную белиберду, которую, скорей всего, даже и не Мигун написал, а какой-нибудь наемный борзописец, который сочинял это с тем же отвращением, с каким сам Белкин сочиняет последние месяцы хрестоматийно-слащавую биографию Брежнева. При всем цинично-потребительском отношении к этой работе и девизе «Чем хуже – тем лучше!» Белкин уже не раз ловил себя на том, что из-под его руки все трудней выходят простые человеческие русские слова, которые всего два года назад отличали его репортажи от стандартной газетной серятины. Да, всего два-три года назад Белкин был одним из самых заметных очеркистов страны. Он летал по всей стране, в самые горячие точки: на таежные пожары, к кавказским наркоманам, к пограничникам на китайскую границу, к рыбакам и якутским оленеводам, к тюменским нефтяникам, – и всегда его репортажи и очерки отличались точным, простым и образным русским языком, энергичным стилем и острым сюжетом. Именно это и сделало его тогда любимым журналистом Брежнева, и Брежнев забрал его из редакции «Комсомольской правды» в специальную литературную бригаду для создания своих мемуаров. Но с тех самых пор, как Белкин стал писать «житие великого Брежнева», все чаще, все привычней ложились на бумагу все эти «выполняя решения», «мобилизуя резервы», и «напрячь все силы». Наткнувшись у Мигуна на эти же «напрячь все силы», Белкин отшвырнул от себя журнал «Знамя», как зеркало, в котором увидел свой явно разжиревший на кремлевском пайке подбородок…

Телефонный звонок спас его от бесплодных самоуничижений. Он схватил телефонную трубку.

– Это я, – сказал женский голос.

– Аня?

– Да.

– Откуда вы звоните?

– Это неважно.

– Я имею в виду – вы уже в Берлине?

– Это неважно, – снова повторил настороженный женский голос. – А ваш друг уже в Берлине?

– Он должен! Он должен быть уже давно в Западном Берлине! Я жду его звонка с минуты на минуту!

– Хорошо, я вам перезвоню через десять минут.

– Подождите! Что мне ему сказать, когда он позвонит?

– Опишите мне, как он выглядит.

– Как он выглядит? – Белкин замешкался. Нужны были простые человеческие слова. Именно те, которыми он писал свои репортажи два года назад. – Ну, как он выглядит? Ну, очень просто. Такой, ну… среднего роста, 45 лет, шатен… – больше ничего не приходило Белкину в голову.

– В дубленке? – спросил женский голос.

– Да! У него есть дубленка. Да, вчера он был в дубленке, верно! Откуда вы знаете?

– Какого цвета дубленка?

– А-а… темно-рыжая, короткая, до колен…

– Понятно. Спасибо! – и гудки отбоя.

– Алло! Алло! – крикнул Вадим в трубку, затем в сердцах бросил ее на телефон и прямо из горлышка початой бутылки с армянским коньяком «Арарат» отхлебнул сразу несколько глотков. Потом вытер губы тыльной стороной ладони и внятно сказал сам себе:

– Кретин!

В это время в Москве

Из рапорта капитана Э. Арутюнова начальнику 3-го Отдела МУРа полковнику М. Светлову

…Придя в себя после операции, подозреваемый в участии в убийстве ген. Мигуна показал, что его фамилия Хуторский Петр Степанович, 1947 года рождения, уроженец станции Подлипки Московской области, и что он является капитаном внутренней службы, штатным оперативным сотрудником Отдела разведки МВД СССР.

Поскольку на допрос капитана Хуторского дежурный врач больницы выделил мне лишь пять минут, я успел в ходе этого предварительного допроса выяснить следующее:

19 января с.г. капитан П. Хуторский принимал участие в незаконном обыске квартиры-явки первого заместителя Председателя КГБ тов. Мигуна С.К. Обыск производился под руководством начальника Отдела разведки МВД СССР генерал-майора А. Краснова и при участии его заместителя полковника Б. Олейника и сотрудника Отдела разведки капитана Запорожко И.М. Одновременно такие же обыски производились другими руководящими работниками Отдела разведки на загородной даче Мигуна под Москвой, ялтинской даче Мигуна и в его служебном кабинете, в квартире его жены В.П. Мигун и в квартире его сожительницы С.Н. Агаповой. Целью этих обысков было изъятие магнитофонных пленок с записью домашних разговоров Генерального Секретаря ЦК КПСС тов. Л.И. Брежнева и всех материалов, имеющих отношение к негласной слежке, которую вел Мигун за М.А. Сусловым и другими членами Политбюро. Судя по показаниям П. Хуторского, Мигун появился в доме № 36-А на улице Качалова в самом начале обыска, тогда как предполагалось, что М.А. Суслов задержит его в своем кабинете не менее двух-трех часов. Войдя в квартиру и застав обыск, генерал Мигун, стоя в прихожей, успел сделать два выстрела и одним из этих выстрелов ранил П. Хуторского в бедро, в связи с чем П. Хуторский не видел, кто нанес генералу Мигуну смертельный выстрел в висок. Затем тело убитого ген. Мигуна перенесли в гостиную и наспех инсценировали его самоубийство. Вслед за этим полковник Б. Олейник и генерал-майор А. Краснов спустились в вестибюль и разоружили телохранителя Мигуна майора Гавриленко и шофера Мигуна капитана Боровского. Таким образом, имеющиеся в деле предсмертная записка Мигуна и рапорты майора Гавриленко и капитана Боровского являются поддельными. Поскольку П. Хуторский истекал кровью, полковник Б. Олейник и капитан Запорожко вывели его из дома, и полковник Олейник отвез его сначала в ближайший медпункт при станции метро «Арбатская» на перевязку, а затем в закрытую медсанчасть КГБ, на Лубянке, где под видом медицинской помощи ему сделали общий наркоз. Спустя сорок или пятьдесят минут он очнулся в одиночной палате медсанчасти следственного изолятора № 1 («Матросская тишина»).

На предъявленном П. Хуторскому портрете-роботе предполагаемого убийцы Н. Макарычевой и С. Агаповой, составленном по описанию свидетеля преступления Ю. Аветикова, капитан П. Хуторский опознал сотрудника Отдела разведки МВД СССР капитана И. Запорожко.