Красная площадь - Эдуард Тополь

…ну и так далее – всего 120 газетных строк, подпись:

«Ваш корреспондент в Париже Вадим Белкин».

И телефон: 331-37-34-05.

Ночная стенографистка перепечатала репортаж в двух экземплярах и копию отдала Марату Светлову, который ради этого репортажа провел ночь в стенографическом бюро редакции «Комсомольской правды».

В 6.20 по еще пустой, заснеженной Москве, когда лишь у станций метро видны темные фигуры спешащих на работу людей, Светлов промчался по улице Горького к Красной площади, в Кремль.

В 6.40 мы уже расшифровали с ним нехитрый репортаж Белкина. Сам репортаж означал, что Вадим Белкин, прибыв в Париж, позвонил по указанному Аней Финштейн телефону 0611-34-18-19, продиктовал телефон своего гостиничного номера, и Аня Финштейн позвонила ему по этому номеру. А две условные фразы в этом репортаже сообщали, что она готова встретиться со мной в Западном Берлине уже сегодня, 27 января, после часа дня.

Я чувствовал, что игра, которую я затеял против тех, кто убил Нину, приближается к концу. В ней оставалось сделать всего несколько последних ходов. Они должны были стать роковыми либо для меня, либо для них.

В Жуковском, в военном аэропорту, под охраной взвода автоматчиков Уральского военного округа и военного коменданта жуковского военного аэропорта меня уже три часа дожидался ничего не понимающий Гиви Мингадзе.

Но только после сигнала Белкина имело смысл мчать в Жуковский, а оттуда военным самолетом – в Восточный Берлин.

Я набрал домашний телефон Коли Бакланова. Похоже, что он не спал, – трубку сняли сразу, и голос у Бакланова был не заспанный.

– Алло…

– Это Шамраев, – сказал я. – Коля, у меня бессонница, и я все вспоминаю наш самый первый разговор в Прокуратуре в субботу утром. Помнишь? Слушай, почему бы тебе не взять сегодня свою жену и малыша и не поехать с ними куда-нибудь за город, в дом отдыха. Ты ведь тоже переутомился. А?

Он молчал. И я тоже молчал – я сказал ему все, что мог, даже больше.

– Ну? – сказал он наконец. – Что дальше?

– Это все, старик. У тебя прекрасный малыш, ему будет полезно погулять с отцом на свежем воздухе.

– Пошел ты в ж…! – спокойно сказал он и повесил трубку.

ТЕЛЕФОНОГРАММА КОМАНДИРУ АВИАЦИОННОЙ ДИВИЗИИ № 69 ГЕНЕРАЛ-МАЙОРУ ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ СИЛ СССР ЯНШИНУ Г.С.

город ЖУКОВСКИЙ,

срочно, секретно, военной спецсвязью

В связи с незамедлительным вылетом в расположение Группы советских войск в Восточном Берлине группы правительственных лиц, которые прибудут к Вам в ближайшее время в сопровождении начальника Кремлевской охраны генерал-майора Жарова, подготовьте военно-транспортный самолет и опытный летный экипаж.

Дежурный по ЦК КПСС

Арцеулов Б.Т.

Москва, Кремль, 27 января, 1982 г.

Передано по военной спецсвязи в 6.45 утра

Принято дежурным по авиадивизии № 69 полковником ВВС Отамбековым Ш.Ж.

– С Богом! – сказал мне генерал Жаров. – Нам с тобой до Жуковского даже на «Чайке» полчаса переться.

– А я уже могу идти домой? – спросил начальник ГУИТУ генерал-лейтенант Богатырев.

– Ты сидишь здесь до приказа полковника Светлова! – приказал ему Жаров. – Когда ты ему понадобишься – он тебя отсюда вызовет. И никто, кроме него. Я уже приказывал охране. Ты понял?

– Слушаюсь… – испуганно ответил Богатырев.

Три операции оставались в Москве на плечах у Марата Светлова, и одну из них он мог выполнить только при личном участии этого Богатырева.

Я подошел к столу ночного дежурного по ЦК КПСС Бориса Арцеулова и взял со стола телефонный справочник Большой Москвы.

– С возвратом, хорошо? – сказал я Арцеулову.

– Ладно уж, можете не возвращать, – ответил он.

Светлов, я и Жаров спустились вниз, к поджидавшей нас «Чайке». В Москве еще было темно и шел все тот же метельный снег. Тревожным рубиновым светом горела на Спасской башне красная звезда. При свете этой звезды я пожал Светлову правую руку, и он поморщился от боли:

– Падла! Болит еще… Ладно, катись в Берлин, жду твоего звонка. И не дрейфь – здесь все будет в порядке, будь спок. Я им устрою салют в память Ниночки.

Из окна отъезжающей «Чайки» я видел, как он идет к своей милицейской «Волге», приткнувшейся к проходной у Спасской башни. Только бы он сам не обжегся при этом «салюте», подумал я.

27 января, среда, после 9 утра

Сплошная низкая облачность укрывала заснеженную Россию, Белоруссию, Польшу. В салоне военно-транспортного самолета нас было только двое – я и Гиви Мингадзе, 37-летний, среднего роста, наголо бритый, худой, измочаленный тюремными пересылками человек. Щетина на небритых скулах и подбородке, стеганая зэковская телогрейка, ватные брюки и кирзовые лагерные ботинки с заплатами делали его похожим на беглого уголовника. И только темные грузинские глаза, лучистые, как у Омара Шарифа, и тонкие руки с ссадинами на пальцах, которые нервно сжимали в коленях серую ватную шапку-ушанку, меняли первое общее впечатление об этом «помилованном».

Рассказ Гиви Ривазовича Мингадзе

– Когда говорят, что все грузины – спекулянты, это неправда. Это сейчас на московских базарах стоят грузины и торгуют цветами и мандаринами из Сухуми. Но когда раньше было такое? Грузин, настоящий грузин – это воин, это всадник на коне с кинжалом, это мужчина, который помогает бедным и красиво ухаживает за женщинами. Мужчина, понимаете! Тысячи лет мы жили в горах, наши цари были рыцари и поэты. А сейчас из нас действительно сделали спекулянтов. И из меня тоже, да. Надо сказать, я долго этому сопротивлялся – до тридцати лет. Жил, как нищий студент, кончил музыкальное училище, играл на кларнете и хотел стать дирижером эстрадного оркестра. Или – киноартистом. Не знаю, наверно, в молодости у меня просто был ветер в голове. Но никакими спекуляциями я не занимался. Что нужно грузину, слушайте? Немножко денег, немножко удачи и много друзей. Это у меня было. У меня было много друзей, и я жил в Москве без прописки то у одного, то у другого. Но в 75-м году мой друг Буранский закрутил любовь с Галей Брежневой и привел меня к ее дяде Мигуну. Кто мы были с ним, слушайте? Два шалопая, вольные люди! Он в ресторанах цыганщину пел, а я сначала на кларнете играл, а потом на ударных. И куда мы с ним попали? К самому Мигуну, к Гале Брежневой! Сначала так просто в карты играли, в преферанс, а потом Мигун стал мне мелкие поручения давать: тому позвони, от этого десять тысяч получи, от того – двадцать. И – закрутилось! Через полгода у меня уже своя машина была, «Волга»! А вы знаете, что такое в Москве молодой грузин на собственной «Волге»! Царь! Да еще если за спиной такая сила – сам хозяин КГБ твой друг. Я уже дома сидеть не мог – вся Грузия мой телефон обрывала, с утра до ночи звонили. Эх-х, красиво жил, ничего не могу сказать. По газонам мог на своей «Волге» ездить. И много, оч-чень много денег через мои руки пришло из Грузии к Мигуну. И у меня немало было – большие деньги! Но в 76-м году Мигун меня так употребил – я ему никогда не забуду! Ни ему, ни его жене! Ох… Короче, вы говорите, что я гостиницу «Россия» поджег. Хорошо, слушайте. Там, в «России», мы действительно большие махинации делали, это правда. А потом на одиннадцатом этаже вдруг Отдел разведки МВД свой штаб устроил. И стали за нами следить. Жену Мжаванадзе почти накрыли и еще многих. И на меня у них, конечно, полно было материала – и мои разговоры, и дела с грузинскими «лимонщиками», и фотографии, и кинопленки. Короче, в один прекрасный вечер Вета Петровна и Сергей Кузьмич мне говорят: «Гиви, беда! Тебя пасет Отдел разведки, а через тебя – и на нас выйдут. Но имей в виду, что если тебя арестуют, мы тебя выручить не сможем. Нас Брежнев выручит, но тебя мы не сможем выручить, потому что кого-то нужно под суд отдать для отвода глаз. Поэтому ты будешь „паровозом“ в этом деле – все на себя возьмешь. Или – есть другой выход. В Баку на секретном заводе разработан реактив, который на расстоянии десяти метров разлагает оптику и пленки. То есть, если подсунуть этот реактив куда-нибудь под штаб Отдела разведки, у них за несколько часов вся аппаратура выйдет из строя, все пленки почернеют и даже стекла на окнах потрескаются. И тогда – все, никаких материалов ни против тебя, ни против кого». Ну, я, идиот, поверил. И мы еще много смеялись, представляли, как это будет смешно, когда у них в штабе стекла в окнах лопнут и все материалы – к чертям собачьим. Дальше вы знаете: я слетал в Баку, взял эту жидкость, потом мы с Борисом переоделись в уборщиков, как будто мы идем полы чистить. Не в штаб Отдела разведки, туда бы нас не пустили, а ниже этажом. И как раз под номерами штаба спрыснули этой жидкостью все ковры. А наутро я узнал, что в гостинице был пожар и десятки людей погибли. Ну, со мной – истерика, и с Борисом – тоже. А Мигун говорит нам, что это – случайность, что какой-то иностранец в одном из этих номеров спьяну сигару уронил на ковер и реактив самовоспламенился. Но так или иначе, я стал преступником и был у Мигуна вот здесь, в кулаке. Что в таких случаях настоящий грузин делает? Убивает себя? Пьет? Нет! Мстит! И я решил им всем отомстить – и Мигуну, и его жене, и всей их семье. Потому что, как они живут – я видел! Эта Вета Петровна в одном пальто десять лет ходит, но вы посмотрите ножки у ее кровати. У нее ведь такая старая кровать с железными ножками. И в этих ножках у нее бриллианты и золото – еще с войны, когда она со своим Мигуном в СМЕРШе работала. Это сейчас она за Мигуна книжки пишет о героях-чекистах. И я сам эту макулатуру в кино пристроил, привел к ним одного режиссера с «Мосфильма». Но они с Мигуном еще во время войны были миллионерами, они же проверяли весь багаж, который наши солдаты везли в 45-м году из Германии. А наши много тогда из Германии вывезли, сами знаете – и золота и драгоценностей. А Мигунша лучшие вещи отнимала – не часы, не одежду, а камушки – бриллианты. Короче, я решил мстить им за то, что они из меня убийцу сделали. И пока я с братом Брежнева в карты играл да деньги ему тащил за разные должности, на которые он всякое жулье устраивал, я придумал, как отомстить. Идиот, конечно, мальчишка! Но вы бы послушали, что они дома говорят о советском строе, о народе и всей их коммунистической партии! А тогда как раз Федор Кабаков в гору лез, честного из себя строил, как Суслов. Но я уже ни тем не верил, ни этим. Просто у меня была мечта сбросить и Мигуна, и Брежнева. И я сказал Кабакову, что дам ему пленки семейных разговоров этой компании. Кабаков был хваткий мужик, сразу все понял. И уж он мне как-то по пьянке расписал, каким он будет прекрасным царем, если сбросит Брежнева и придет к власти… Короче, я кинулся на «Мосфильм» к отцу моей Анечки. Он был звукооператор, радиоинженер, а мне нужен был такой магнитофон, который бы сам включался от звука голоса и сам выключался, когда люди перестают разговаривать. Ну, я ему не сказал, что я этот магнитофон в квартире у Якова Брежнева поставлю, я ему наврал что-то и притащил штук двадцать лучших иностранных магнитофонов и штук сто микрофонов. И он мне сделал малюсенький магнитофон со сверхчувствительным микрофоном, но один был дефект – этот микрофон брал любой звук, даже шум машины на улице. Так что разобрать разговоры было очень трудно. Ну, и когда я набрал штук сто кассет с записями, а ничего на них толком прослушать нельзя – я снова к Аниному отцу. Стал он эти пленки с одного магнитофона на другой гонять – переписывать, чистить. А когда услышал на них голос Брежнева – старика чуть удар не хватил. Но я ему поклялся, что никто не узнает, ни одна душа, даже Аня. И лишь бы он вычистил эти пленки как следует – я притащил ему все, что у меня было: все драгоценности, бриллианты, золото, целый мешок. И 17 июля я получил от него десять кассет с чистыми записями и поехал с ними в Сандуновские бани. Там у меня была назначена встреча с Кабаковым. Он был крепкий мужик, обожал настоящую русскую баню и любого мог пересидеть в парилке – сердце здоровое было, как у быка. Конечно, когда он приезжал в Сандуны, там заранее знали и никого посторонних не пускали. Но я-то был не посторонний! Он там сидел в парилке и ждал меня. И не знал, конечно, что за ним гэбэшники следят. Короче, когда я в парилке передавал ему эти пленки, нас схватили. Ему сразу брызнули что-то в лицо, он упал на лавку без сознания. А меня скрутили – и к Мигуну на допрос. Только про Аниного отца я ему ни слова не сказал, сдержал клятву, которую дал старику. Иначе бы они и старика замели, и Аню, сами понимаете. Но я выдумал, что купил этот магнитофончик у какого-то иностранца, и это было похоже на правду, поскольку весь магнитофон был собран из иностранных деталей… А через два дня в газетах было, что Кабаков скоропостижно умер от сердечного приступа. Но я уже в лагерь ехал – Мигун мне приговор московского суда заочно оформил… И еще чудо, что не расстрелял – Боря Буранский вымолил… Три недели назад ко мне в лагерь прилетал следователь Бакланов, пытал меня об этих пленках и Ане, потом самолетом отвез в Москву, в Балашихинскую тюрьму, где меня допрашивали какие-то генералы и полковники, но что я им мог сказать? Я понятия не имею, куда старик Финштейн мог упрятать эти пленки…