Рассекреченное королевство. Власть - Ровенна Миллер

Вскоре в гостиную со смехом и гомоном ворвались и остальные домашние.

– Итак, позвольте представить самого что ни на есть официального, уже не временного, правителя Галатии! – вскричала Виола.

– Только одного? – улыбнулась я. – И кого же?

– Теодора! – сияя, провозгласила Виола. – За его выдвижение Совет проголосовал почти единогласно.

– Я же говорил, тебя выберут, – заметил Кристос. – Я был уверен в этом так же, как в том, что всегда побеждаю в кости.

– Прошлым вечером выиграл я, – напомнил Теодор со слабой улыбкой. – Я все сомневаюсь… Не следовало мне соглашаться на эту должность.

– Но ты больше всех подходишь, и они это знают. Знают, что у руля должен стоять тот, кому уже доводилось главенствовать. Кто понимает, как работают законы, – сказал Сайан.

– Кристос же не согласился, – вздохнул Теодор. – Его тоже выдвинули, Софи. Причем первым, раньше всех остальных.

– Да, я отказался, – пожал плечами брат. – Как выяснилось, я прекрасно знаю теорию, но в управлении государством совершенно не разбираюсь. Так что пусть лучше вожжи держит кто-то другой. А я возьмусь за написание памфлетов и книг о новой Республике.

– Ты просто не выносишь, когда с тобой не соглашаются, – рассмеялась я. – А писателю не нужно выслушивать мнения людей о его идеях.

– Я не выношу, когда люди, не умеющие мыслить логически, выступают против меня, и при этом у нас с ними равное право голоса, – заявил Кристос. – Теодор обладает поистине безграничным терпением, чтобы договариваться с подобными. Ты бы видела! Он управляется с ними, как овчарка с козьим стадом.

– И теперь у меня пять лет на то, чтобы пасти этих коз, – посетовал Теодор. Морщины у его глаз стали глубже.

– Это следует отпраздновать! – воскликнула Виола. – Принесу-ка я бутылку игристого из погреба. Она все еще там, правда, Тео?

Тот хотел было запротестовать и уже открыл рот, но в итоге смиренно кивнул.

– У нас припасен ящик вяленых слив и пара бутылок «Лайенгайна».

Я взяла его за руку.

– Выйдем ненадолго, пока Виола пытается отпраздновать событие бутылкой вина и засохшим черносливом.

Теодор, спрятав усмешку, кивнул, и мы вышли наружу. На улице стоял морозный вечер. Может, из любопытства или в тоске по прошлому мы направились к общественным садам. Наверное, это была плохая идея. Повсюду – среди розовых кустов и фонтанов – клинышками торчали палатки и шалаши, временное убежище для зимующей армии. Лишь самшитовый лабиринт остался нетронутым, и я задумалась – скоро ли и здесь появятся навесы из сосновых веток для тех, кому не хватило ночлега.

– Последний раз мы приходили сюда, – медленно сказал Теодор, – когда Виола устраивала вечеринку в честь принятия закона о реформе.

– Тогда мы думали, что все закончилось, – вздохнула я.

– Мы были наивны и глупы. – Теодор остановился, наблюдая, как несколько солдат раздувают потухший костер.

– Возможно, мы не поумнели, если и теперь думаем, что все закончилось.

Мы повернули за угол и увидели оранжерею.

– Я все гадала, уцелела ли она… – призналась я. – Не хотела ничего говорить, даже боялась надеяться.

Я осторожно толкнула створку двери, которой мешал открыться разбитый горшок, и вошла внутрь. Закат раскрасил яркими красками стены и потолок, обласкал землю; большинство растений без полива просто засохли.

Я нежно погладила выживший цветок – кактус из Восточного Серафа, что покрылся крошечными желтыми бутончиками.

– Вряд ли у меня появится время, чтобы вернуть оранжерее былое великолепие. – Вынув из кармана перочинный нож, Теодор срезал стебель карликовой розы. – Никакого сока. Сухая как хворост.

– Ты разочарован, и это нормально, – помедлив, сказала я.

Теодор тем временем обнаружил, что из всей оранжереи еще живы лишь кактусы да несколько болезненного вида оливковых деревьев.

Я продолжила:

– Потери в войне мы понесли не только на поле боя. Кристос говорит, из архива украли редкие, ценные книги. Мы их не получим обратно. Приостановлено обучение в университете. Готова поспорить, зерна в этом году на продажу нам удастся выделить немного, а уж вина и сидра – и подавно.

– Наше правительство – это карточный домик, что вот-вот рухнет. Люди потеряли средства к существованию, а главное – свои семьи. На восстановление экономики уйдут годы. По сравнению с этим засохшие цветы просто ерунда, которая не стоит внимания, – вздохнул Теодор.

– Но тебе не все равно, – тихо заметила я.

– Мне плевать! Сколько тысяч убитых, раненых, потерявших руки и ноги? Как будут выживать вдовы и сироты? Сколько разрушено предприятий? А у меня погибли оранжерейные цветы, какое горе! Не поставить ли нам памятник моей призовой карликовой гортензии?! Правитель Галатии не должен переживать о таких мелочах.

Я попыталась найти нужные слова, желая объяснить, что потери – даже самые смертельные и разрушительные – бывают разными. Разрозненные семьи, друзья, что больше не разговаривают друг с другом, украденные книги, невыжатый сидр, пропущенные дни рождения детей, редкие сорта растений, что погибли по недосмотру.

– На восстановление отнятого войной потребуется много времени. Даже дар, который ты усердно взращивал, чтобы помочь Галатии.

Теодор устало опустился на скамью, уронив ржавую садовую лопатку. Он отшвырнул ее в сторону.

– Я мог бы постараться получше.

– И еще постараешься. Но для начала ты должен был сделать то, что сделал, – вздохнула я.

Оранжерея уцелела, инструменты тоже, все легко подлежало восстановлению. Хотя нет, нелегко. Та легкость, что когда-то позволила Теодору изучать и развивать его искусство, была фальшивой. Она достигалась благодаря замалчиванию глобальных проблем, что привели к расколу страны. Придется совсем нелегко, однако я все же искренне надеялась, что когда-нибудь мы вернемся к мирной жизни.

– В один прекрасный день нам снова понадобятся оранжереи.

– Это не вещи первой необходимости. – Теодор повертел в руках пустой керамический горшок для цветов.

– Ну конечно, нам необходимы архивы, сады и университеты – какой смысл народу управлять свободной страной, если он не может вкладывать в красоту, знания и искусство? – Я забрала у Теодора горшок и стряхнула с донышка грязь, что забила дренажное отверстие.

– Ты об этом? Горшок без цветка так же скучен и пуст, словно жизнь, в которой нет места иным помыслам, кроме как о хлебе насущном.

Я невольно рассмеялась, но вспомнила серафскую поговорку Сайана о вещи, что не может выполнить свое предназначение.

– Это чашка с дырявым дном, Теодор.

Он в замешательстве посмотрел на меня, потом вспомнил и печально улыбнулся.