Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка - Стивен Бирмингем

и селигмовцы попросили Ханну обратиться к Конгрессу с просьбой не давать никаких рекомендаций до тех пор, пока не будет готов отчет комиссии. Ханна согласился, и Конгресс, по его просьбе, согласился подождать. Затем, к разочарованию Селигманов, комиссия представила свой отчет, в котором подавляющее большинство высказалось в пользу Никарагуа.

Теперь, в отчаянии, селигманисты в Нью-Йорке и Париже обратились к человеку по имени Филипп Буно Варилла. Буньо-Варилью называют «человеком, который изобрел Панаму», но в каком-то смысле именно селигманисты изобрели, или помогли изобрести, М. Буньо-Варилью. Это был обходительный усатый мужчина, который впервые привлек внимание селигманистов благодаря своей деятельности в деле Дрейфуса.[35] Селигманистам казалось, что Буньо-Варилья обладает уникальным талантом шокировать публику, заставляя ее изменить свое мнение. По удивительному стечению обстоятельств выяснилось, что Буно Варилла был предан идее строительства канала через Панаму с десятилетнего возраста, с тех пор как узнал о подвиге де Лессепса в Суэце. Не раздумывая, он согласился на эту работу.

Прибыв в США, он сразу же приступил к плотному графику выступлений. Тем не менее, через несколько месяцев после приезда Буньо-Варильи Конгресс единогласно проголосовал за маршрут в Никарагуа. Теперь, поддерживаемый селигманами, Буньо-Варилья включил мощную передачу, пытаясь в последний момент склонить на свою сторону Сенат. Буньо-Варилья так упорно боролся и произносил такие горячие речи, что министр иностранных дел Франции в Вашингтоне связался с братом Буньо-Варильи в Париже, заявив, что деятельность Филиппа позорит Францию, и предположив, что Филипп сошел с ума. Брат поспешил в Америку, но обнаружил, что Филипп стремится к победе и его не остановить.

На помощь селигманам и их тогдашнему главному пропагандисту пришло ветхозаветное божество. На острове Сент-Винсент в Вест-Индии произошло извержение вулкана, в результате которого погибло несколько тысяч человек. За два дня до этого на Мартинике произошло извержение якобы мертвого вулкана горы Пеле, в результате которого погибло тридцать тысяч человек. Никарагуа имела вулканическую историю. Панама — нет. Буньо-Варилья вдруг вспомнил о чем-то, что он когда-то видел. Он бросился в магазин марок, и там, конечно же, оказалась никарагуанская марка номиналом пять песо с изображением дымящейся горы Момотомбо. Буньо-Варилья купил девяносто марок с изображением вулкана, прикрепил каждую к бланку письма и написал под каждой: «Официальное свидетельство вулканической активности на перешейке Никарагуа». За три дня до голосования он отправил по одной марке каждому сенатору. Он и Селигманов ждали. Сенат провозгласил решение в пользу Панамы при восьми несогласных. Селигманы ликовали.

Затем Буньо-Варилья купил достаточное количество марок вулкана для Палаты представителей, и вскоре Палата тоже изменила свое решение. Но тут возникли новые проблемы. Панамский перешеек в то время входил в состав Колумбии, а Колумбия теперь передумала предоставлять новое право на проход. Буньо-Варилья начал оказывать давление, и определенные суммы денег стали попадать в руки колумбийских чиновников. Казалось, что Колумбия вот-вот передумает, но затем она проголосовала за отказ ратифицировать договор о канале. «Ничего не остается, — объяснял Буньо-Варилья селигманам, — кроме как заставить Панаму отделиться от Колумбии. Это будет означать революцию». Джеймс Селигман поинтересовался: «Сколько будет стоить революция?».

Это, конечно, зависит от ситуации. Буньо-Варилья снял номер люкс в отеле «Уолдорф-Астория» и пригласил туда на встречу группу потенциальных сторонников отделения. Главным вопросом повестки дня стала стоимость революции. Панамцы настаивали на том, что им необходимо не менее шести миллионов долларов на оплату партизан. Буньо-Варилья поспешил к селигманам, которые сказали, что шесть миллионов — это слишком много. Буно Варилла вернулся с лучшим предложением селигманцев — 100 000 долларов. Это должна была быть революция по сниженным ценам, но панамцы приняли условия.

Затем Буньо-Варилья быстро вернулся в офис Seligman. За столом в комнате партнеров он написал панамскую Декларацию независимости и конституцию. Он отправился в магазин Macy's, купил шелк для панамского флага, который разработал сам, и в летнем домике Джеймса Селигмана в Вестчестере провел долгий вечер, сшивая свой новый флаг. В следующий понедельник он сел на поезд до Вашингтона и, как он рассказывал позже, «позвонил президенту Рузвельту и в упор спросил его, не будет ли в случае восстания в Панаму послан американский военный корабль для защиты жизней и интересов американцев [включая интересы Селигмана]. Президент просто посмотрел на меня; он ничего не сказал. Конечно, президент Соединенных Штатов не мог дать такого обязательства, тем более такому иностранцу и частному лицу, как я. Но мне было достаточно его взгляда».

И, конечно, военный корабль «Нэшвилл» действительно отправился в Панаму для наблюдения за кризисом. Он стоял в море, и его присутствие стало значительным моральным фактором для отделившихся панамцев и помогло убедить колумбийцев сложить оружие. День был выигран для Филиппа Буньо-Варильи и для селигманцев. Сшитый вручную флаг развевался над головой, приветствуя один из величайших триумфов эпохи в области связей с общественностью.

Селигманам, понятное дело, не терпелось выразить благодарность своему новому другу. Они сделали ряд осторожных предложений некоторым своим друзьям в Вашингтоне, и вскоре произошло самое неправдоподобное событие в совершенно неправдоподобной карьере: Филипп Буньо-Варилья, гражданин Франции, был назначен первым послом Республики Панама в США.

Старина Джесси Селигман тем временем практически полностью отстранился от Панамского канала и его проблем. После провала первой компании по строительству канала и испытаний, связанных с расследованием Конгресса, он тоже начал терпеть неудачу. И вот теперь гордость Джесси снова подверглась нападению, причем из места, которое ранило его еще сильнее.

Ситуация в частных клубах Нью-Йорка в 1890-х годах, как и сегодня, была сложной. Среди членов-основателей клуба «Никербокер» был еврей — Моисей Лазарус, отец Эммы. В клубе «Юнион», более старом и величественном, было несколько сефардских Лазарусов, Натанов и Хендриксов. В нем также состоял Август Бельмонт, а теперь и его сыновья — Август-младший, Оливер и Перри — и, по крайней мере, один признанный немецкий еврей, банкир Адольф Ладенбург. Хотя Джеймс Спейер активно выступал против организаций, дискриминирующих евреев, сам он считался «единственным евреем в Racquet Club». В течение многих лет самым стойким антиеврейским клубом в Нью-Йорке был Университетский, хотя печать Йельского университета, частично на иврите, на фасаде клуба Маккима, часто заставляла людей думать иначе. Университетский клуб имел взаимные привилегии с лондонским клубом Bath Club, в котором состоял Исаак Селигман и несколько его сыновей. Однако когда Исаак Селигман посетил Нью-Йорк и попытался остановиться в Университетском клубе, ему посоветовали этого не делать. Другие клубы проводили политику, которая была последовательной только в своей непоследовательности[36].

Любимым клубом Джесси Селигмана была Лига Союза. Он и его братья Джозеф и Уильям были практически его основателями. Джозеф