Отстегните ремни - Катерина Кириченко

— А почему волк к ней сам не пришел знакомиться? — спросила Даша.

— Волк был очень занят делами.

— Как папа?

— Ну, приблизительно. Не перебивай. И пошла, короче, девочка в лес. Одна, как и положено в хорошей сказке. А там в лесу такое творится! Девочка и не знала, что такое бывает! Кругом бегают злые животные…

— Какие?

— Шакалы, наверное. Такие, знаешь, с острыми зубами, злобные — ужас, но при этом с поджатыми хвостами и облезлые. И они ее закружили, она от них побежала, упала, встала, опять бежит… Еле оторвалась. Смотрит: а вокруг черт-те что. Все деревья местами поменялись, тропинки никакой не видно, ночь начинается, стемнело, ночевать негде и есть нечего. Ну, наша девочка оказалась находчивая, прямо как ты, и смелая. Она легла спать прямо на полянке. Помнишь, ты тоже на полянке со мной спала?

Даша кивнула и прижалась ко мне теплым мягким и доверчивым комочком.

— А зачем шакалы ее съесть хотели?

— А у нее пирожки были вкусные для волка с собой, она напекла и принесла. И от нее пахло ими, вот шакалы и захотели ее пирожков. Ты все время перебиваешь! Ну так оно и пошло, короче, дальше. Девочка не может из леса выбраться. Кружит-кружит днями напролет, а спит под деревом. Кругом шакалы рыщут, ее ищут. Они учуяли запах девочки в лесу и спать не могут, хотят пирожки у нее отнять, а саму ее съесть. Девочка научилась спать высоко на деревьях, чтобы шакалы не достали.

— Они прыгать не умели?

— Не умели. Но спать на дереве было очень неудобно. Заснешь крепко — упадешь. И вот девочка плохо спала и плохо кушала…

— Пирожки не кушала?

— Нет. Они для волка были. А то он с голоду умирал.

— А что кушала? Ягоды?

— Грибы в основном. Сырые.

— Как?! — у Даши расширились глаза от ужаса.

— А так. Все лучше, чем на лес этот трезво смотреть. Ты вырастешь — приедешь ко мне в гости в Амстердам, я тебя угощу. У нас тоже они есть. Но ты смотри, так никогда сама в лесу не делай!

Я спохватилась. Господи! Чему я учу ребенка? Но ничего, еще пару часов, и все, — вернется Даша в свой нормальный мир с приличными нянями, которые коньяк при детях не пьют и идиотские сказки не рассказывают.

— Стала девочка искать волка тогда. Ну чтобы он шакалов съел, и ее спас. Ищет — не может найти. Волк пропал как будто. Как будто его самого шакалы съели.

— А они едят волков?

— А бог их знает. В лесу этом все такое странное было. Девочка же не из леса, а из города, она и не знала толком, кто тут кого ест на самом деле.

— Ну а чем потом закончилось?

— Закончилось? А ничем. Устала девочка очень. Волка не нашла. И пошла к шакалам мириться. Отдала им пирожки, а они ее за это из леса вывели обратно в город.

— И все? — Даша была разочарована. — А волк?

— А волк с голода умер без пирожков. В городе у девочки в газетах потом об этом писали. Нашли, мол, мертвого волка в лесу.

— А девочка?

— А девочка всю оставшуюся жизнь плакала.

— Волка было жалко?

— Да всех ей было жалко. И волка. И себя. Она же так одна и осталась. И главное, шакалов тоже было жалко! И лес было жалко этот дремучий, и всех его других лесных жителей…

— Кошмарная какая сказка! Давай придумаем по-другому! Ну чтобы все хорошо кончилось! Пусть она найдет волка, и он съест всех шакалов!

— Пусть.

(«Пусть Антон отвезет холодильник на дачу!»)

— Ну, правда! — требовала девочка.

— Ну, правда! Что она могла-то, девочка эта? Одна, в лесу? Устала она совсем уже, понимаешь? И не могла ничего!

— Неправда! Так нечестно! Папа говорит, что мы можем все, что захотим. Надо только в это верить точно-точно, и оно случится! Что в этом весь секрет! Почему у тебя щека блестит? Ты плачешь?

— Нет, золотко мое любимое! Я не плачу. — Я поцеловала ребенка и уютнее подоткнула вокруг нее одеяло. — Все. Спи. Я рядом.

Выключив свет, я поплелась на кухню, прихлебывая янтарную обжигающую жидкость прямо из горлышка.

— Пусть она нашла волка, и он съел всех шакалов! — донесся до меня требовательный детский голос из темноты оставленной мной комнаты.

* * *

«Пусть… Антон отвезет холодильник на дачу…»

«А что вы хотите?!»

Стены кухни натуральным образом плыли у меня перед глазами, а в ушах звучали обрывки услышанных где-то и когда-то фраз.

Фрейда бы сюда, разбираться с памятью…

Или пылесос и синий халат…

Хороший коньячок. Де-ше-вый… а хо-ро-ший какой…

Глаза мои были сухие, и я подумала, что больше никогда-никогда в жизни не заплачу. Слезы кончились навсегда, и душа стала иссохшая, как пустыня.

Пришла в голову теория: душа — это земля, из которой мы все вышли, и питается она человеческими слезами. А когда жизнь складывается так, что плакать мы больше уже не можем, то душа, оставаясь без влаги, превращается в растрескавшуюся и ссохшуюся пустыню. И тогда приходит смерть. И с этого момента человеку становится легко жить… С одной лишь оговоркой: он уже мертвый…

В ушах продолжался концерт по заявкам пьяных зрителей.

«…Мне осталась одна забава:

Пальцы в рот — и веселый свист…»

«Пусть она нашла волка, и он съел всех шакалов!»

«Папа говорит, что мы можем все, что захотим. Надо только в это верить точно-точно, и оно случится! Что в этом весь секрет!» Угу! Какой у тебя УМ-НЫЙ папа… золотко ты мое… И где только тут таких пап у вас штампуют? И куда они потом самоустраняются, когда так нужны?!

«А шакалы едят волков?»

А шакалы все едят, наверное. И никогда не плачут… Им все по фигу… Где тут была моя вторая пачка сигарет?

Ак-ку-ратненько, держась за вот этот стульчик…

Черт, стульчики они тут делают!

А… По фигу… Держась, значит, за стеночку… Стенки-то тут не падают у них?! Правильно! Па-дают стеночки тоже!

Гооовно-страна! Ничего нормально сделать не могут, даже стен!

Куда я там звонить-то собиралась? Дашиной мамаше? Это которая уже разжилась двумя моими сумками? Из последней коллекции? Вот дрянь, а?!

Ничего… Доберусь до дома, куплю себе самую лучшую сумку… И съем… Ха-ха-ха…

Меня просто душил неостановимый хохот.

… и съем!..