Закулисье Февраля. Масоны, заговорщики, революционеры - Константин Писаренко

Немедленно выбрали комитет, который впоследствии получил наименование Временного Комитета Государственной Думы.

Когда происходило это совещание, В[еликий] К[нязь] Михаил Александрович вызвал к телефону председателя Думы и имел с ним длинный разговор. Поэтому совещание поручило своему Комитету постараться повидать Великого Князя и уговорить его поддержать шаги думской делегации пред Государем. Самое совещание было очень бурным. Левые элементы требовали заявления о том, что Дума не признает указа о роспуске. Они предлагали перейти в зал общих собраний и объявить о продолжении деятельности Думы. Были голоса, которые требовали, чтобы Дума встала открыто во главе начавшегося революционного движения, объявила бы себя Учредительным собранием.

Эти требования встретили решительный отпор не только со стороны умеренных, но и многих кадетов. В частности, Милюков поддержал развивавшуюся мною точку зрения о том, что нам сходить с лояльного, закономерного пути невозможно. Большинство с нашей точкой зрения согласилось и дальнейшее ведение переговоров передало Комитету.

По окончании совещания Временный Комитет решил поручить предварительные переговоры с Великим Князем и кн[язем] Голицыным президиуму Думы, то есть Родзянко, Некрасову и Дмитрюкову».

Савич Н.В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 198—200.

Из воспоминаний Александра Александровича Бубликова, депутата Думы, члена фракции прогрессистов

«Кончились “беспорядки”, началась “революция”.

Но в нее все еще все продолжали не верить. В этот момент пришел в Думу высочайший указ о роспуске Думы.

Говорилось впоследствии часто, что Дума отказалась разойтись. Это весьма неточно.

Дума и не собралась как таковая. Члены Думы по получении указа собрались в частное совещание для обсуждения положения дел, становившегося все более грозным.

Члены правых партий уже отсутствовали, но и остальные не проявляли никакой склонности к рискованным решениям. Во всяком случае, мое предложение перейти из Полуциркульного зала в зал общих собраний и тем самым официально установить факт неподчинения формально выраженной воле монарха, не имело ровно никакого успеха, хотя я тут же пророчествовал: “Вы боитесь ответственности? Но от ответственности вы не уйдете, а достоинство свое уроните безвозвратно”.

После долгих прений, во время которых, между прочим, прославившийся впоследствии своим радикализмом министр Некрасов выступал с предложением учреждения какого-то пятичленного Комитета с никому не известным генералом Маниковским во главе, было, наконец, решено образовать “Временный комитет для поддержания порядка и для сношения с организациями и лицами” из двенадцати членов Думы.

Самая длиннота названия Комитета нарочито подчеркивала его нереволюционность.

Уже во время прений в заседание ворвался офицер, начальник воинского караула, с просьбой о защите против толпы солдат, студентов и рабочих, плотным кольцом обступивших дворец и желавших “снять” караул.

Толпа вошла во дворец и расположилась в Екатерининском и Круглом залах. Начался митинг…»

Бубликов А.А. Русская революция. Впечатления и мысли очевидца и участника. 1917—1918. М., 2016. С. 53, 54.

Из воспоминаний Владимира Андреевича Оболенского, члена ЦК партии народной свободы (кадетов)

«В понедельник, 27-го февраля, я вышел из дома в 8 часов утра…

Был чудный ясный морозный день. Выпавший накануне снег покрывал улицы и ослепительно блестел на солнце… Придя на службу, я занялся обычным делом, торопясь его закончить, чтобы к 2-м часам поспеть на ответственное заседание думской фракции к.-д., на котором непременно хотел быть.

Вдруг, в 11 часов, телефонный звонок: муж одной из служащих сообщал ей, что Дума распущена и что против его окон взбунтовавшийся Волынский полк вышел из казарм и выстраивается на улице. Получив эти ошеломляющие вести, я, не рассуждая, отправился пешком через весь город в Таврический дворец.

Садовая имела самый обычный вид: магазины открыты, на рынке толпа покупателей, разносчики с лотками перекрикивают друг друга… Невский был пустынен. Редкие прохожие имели тревожный вид, поминутно оглядываясь в сторону Литейной, на углу которой, возле ресторана Палкина, стоял кавалерийский эскадрон… Я ускорил шаги и вскоре оказался среди расставленных пулеметов, на углу Бассейной и Литейной. Они были направлены на Баскову улицу, в глубине которой был виден строй восставших солдат, стоявших перед своими казармами.

Пройдя за пулеметы, я перешел географическую черту, отделявшую город, живший еще в старом режиме, от города, охваченного революцией. После мирной Садовой, тревожно-пустынных Невского и Литейной, на Бассейной я очутился среди возбужденной толпы идущих во всех направлениях людей… Прохожу мимо квартиры Милюкова и решаю зайти туда узнать о событиях. А.С. Милюкова отворяет дверь и говорит: “Идите скорее в Думу, она вероятно уже объявила себя Учредительным собранием”. Скатываюсь с лестницы и уже почти бегом несусь к Таврическому дворцу.

Вокруг Думы еще не видно скопления народа. Главные ворота заперты. Вхожу в боковую дверь и направляюсь в Екатерининский зал… Депутаты с испуганными лицами ходят группами по залу и тихо разговаривают. Подхожу к первому встретившемуся мне знакомому октябристу:

– Что у вас происходит?

Он рассеянно здоровается, уныло машет рукой и сообщает, что идет совещание лидеров, но что решений пока никаких не принято.

Понемногу кулуары Думы заполняются представителями петербургской радикальной и социалистической интеллигенции. Все почти между собой знакомы и сообщают друг другу свежие новости о восстании, к которому присоединяются все новые и новые полки и которое постепенно захватывает все части города.

Все возбуждены, у всех потребность как-то действовать… Но нет никакого руководящего центра… Революция никем не возглавляется… Боже, когда же они кончат совещаться!..

Чуть кто-нибудь из думских лидеров покажется в зале, мы все набрасываемся на него: “Ну что, решили что-нибудь? Образовали правительство? ” Лидер лавирует среди нас, отвечает уклончиво на вопросы и исчезает за захлопнувшеюся дверью. А мы снова ждем, ждем в тревоге, почти переходящей в отчаяние.

Между тем к зданию Таврического дворца начинают подходить толпы народа, а среди них вооруженные винтовками солдаты и рабочие. Сначала толпа шумит за решеткой, на улице, а затем каким-то образом проникает во двор Думы. Поминутно кто-нибудь оттуда вбегает и вызывает социалистических депутатов – то Скобелева, то Чхеидзе, то Керенского. Они выходят во двор и что-то говорят. Толпа кричит “ура” и на время успокаивается, но затем снова начинает напирать. И снова речи… А власти все нет и нет. Совещаются!..

Я хорошо понимаю, как трудно было Думе, в большинстве своем состоявшей из умеренных и правых депутатов, принять решение об образовании революционной власти. Мы все, собравшиеся в кулуарах Думы, и тогда это понимали. Но от этого понимания становилось еще тревожнее на душе. Ибо кто же, если не Дума, мог взять власть в свои руки и возглавить революцию, с каждой минутой все более и более охватывавшую народные массы и превращавшуюся в хаос анархии, грозящей страшным потоком разлиться по России, которая должна защищать себя от напора внешнего врага…