Семь клинков во мраке - Сэм Сайкс

Третта отказалась от этого замысла не из тревоги о Сэл.

Она была верна Революции настолько, что вела ради нее войны. И этих войн было достаточно, чтобы она узнала принципы таких, как Ласковый. Чтобы выявить имперских шпионов, он сотнями пытал невинных, и его обвинения погубили столько же хороших солдат, сколько и скверных. Он упрочил свое положение результатами. На его плечах лежала судьба нации.

Судьба простого солдата, вроде Кэврика, лежала на плечах Третты.

Когда просыпаешься со стянутыми руками и с завязанными глазами, значит, ночка или выдалась отвратной, или вот-вот станет очень приятной.

И если ты слушаешь меня внимательно, уже догадалась, что приятных ночей у меня не бывает.

В такие моменты накатывает животная паника, желание метаться, рычать, плеваться, как будто это поможет. Именно паника меня и встряхнула. Сердце колотилось о ребра, дыхание было частым, прерывистым. Но – не то чтобы я хвасталась – я уже проходила через такое и знала, что паника лишь крадет силы и ум, которые нужны для побега. Я сумела ее побороть.

А это, знаешь ли, гораздо проще, когда ты все равно не можешь двигаться.

Постепенно вернулось сознание. По мышцам растекалось тепло, боль вспыхивала там, где ее раньше не было. Особенно остро жалила веревка вокруг запястий, стянутых за спиной, и давила на глаза ткань. Но и гравий, который впивался в бок всякий раз, как я пыталась пошевелиться, явно старался изо всех, сука, сил.

«Все еще в туннеле, – подумала я, втянув холодный, неподвижный воздух. Когда легкие наконец расправились, я сумела кое-как встать на колени. – Я все еще в туннеле».

Все случившееся было туманом, сочившимся из мозга, который, судя по ощущениям, последний час пропекался в печи. Я вспомнила красное… небо, облака, свет. Вспомнила, как рухнула, не в силах пошевелиться. Вспомнила глаза, глядевшие на меня сверху вниз, широкую ухмылку и…

– Жива.

Я застыла. Как будто голос Тальфо ледяной водой полился мне в вены. И сразу же я не увидела, но ощутила его. Слишком темное присутствие и взгляд налитых кровью глаз. И голос, который прополз по моим шрамам.

– Повезло.

– Мастеру заживления не нужно везение. Это навык, страхолюдина сраная.

Голос Гальты стал некоторым облегчением – хотя бы потому, что вызывал желание лишь срезать себе уши, а не плеснуть в них кислоты, как с Тальфо. Раздались шаги, застучали по камню тяжелые ботинки, слова эхом отразились от стен.

– Навык и безмозглость, если уж на то пошло. Я с минуту, наверное, думала, что она не поведется. А потом она повелась, и – бах! – Смех Гальты походил на звук, с которым кирпич пробивал окно. – Ты же видел, да? Скажи, что видел!

– Впечатляет.

– Ага, вот и я о чем. – Я ощутила, как на ее лице прорезалась кривая, словно рана на моей коже, ухмылка. – Не думала, что снова тебя увижу, Сэл, после той ночи, да еще и вот так. – Мне в бок ткнулся жесткий носок ботинка. – Я, знаешь ли, читала россказни о тебе. Сэл, мать ее, Какофония убивает скитальцев, крушит всякое дерьмо, прямо как в старые добрые.

Она совершенно отвратительно хмыкнула и еще более отвратительно засмеялась.

– Забавно, впрочем. Во всех россказнях ты вся из себя жесткая баба. Ни в одной не упоминалось, как ты стоишь на коленях. – Я расслышала, как она постукивает себя по подбородку пальцем, нарочито вызывающе. – Какое зрелище, я тут прямо дар речи теряю.

Я бы сказала тебе, что уже попадала в подобную передрягу, и это правда. Да я бы сказала, что попадала в переплет и похуже, и это тоже правда. А еще я бы сказала, что усвоила: единственный способ выбраться – хранить спокойствие, держать язык за зубами и не усугублять.

– Ох ты ж бля, Гальта. Если бы тебя это заткнуло, я б себе вообще ноги на хер отрубила.

И это, конечно, ложь.

В следующий миг я ощутила множество вещей: как ее ухмылка превратилась в оскал, как из ее горла вырвалось рычание. Но, в основном, как ее ботинок врезался мне в живот.

– А это все потому, – она пнула меня в бок, я упала обратно на каменный пол, – что только я, Гальта, блядь, Шип, – и снова по ребрам, когда я попыталась отползти, – смогла повергнуть твою надутую от важности жопу на колени, – она прервалась, чтобы я заорала от очередного пинка, – говна ты кусок.

– У жоп… нет… колен, – прохрипела я, хотя, наверное, фраза прозвучала бы куда остроумнее, если бы сразу после нее я не сплюнула кровью.

Удар у нее стал сильнее.

Не стоило трепаться, знаю. Даже не будь Гальта мастером заживления, она – та еще злобная маленькая дрянь.

Их умения не относятся к высоким искусствам, однако Империум ценит работу мастеров заживления. Как следует из названия, они получают силу исцеления. Их магия позволяет – пока они хотя бы относительно в сознании – оправиться практически от любого вреда, будь то выстрел штык-ружья, яд или, например, мой меч в сраной груди.

Они – это звери в первых рядах наступления, неубиваемые чудовища, которые бредут сквозь строй противника, не кровоточа, не погибая. Солдаты под их началом не умирают, и никакое оружие не может ранить их надолго.

– Ах ты ублюдина…

Пальцы коснулись моего бока, скользнули по коже, и Гальта надавила чуть сильнее. Я заорала. Коготь проткнул мне живот и глубоко погрузился в плоть, пуская струйку крови.

– Ну и насколько ты могущественна теперь, Какофония? – Гальта вскинула руку, схватила меня за горло, сдавила. Кожу царапнуло твердым и острым. – Насколько, блядь, могущественна, ты…

– Терпение.

Какую бы боль она мне ни причиняла, голос Тальфо был куда хуже. Гальта сердито вздохнула, перестала давить мне на горло и, схватив за руку, вздернула меня на ноги.

– Ну да, ну да, – буркнула она. – Давай к делу.

Кто-нибудь похрабрее сопротивлялся бы, боролся за жизнь, ну, или по крайней мере обложил бы их руганью. Да еще минуту назад я сама бы так поступила. Но, когда из тебя выбивают дерьмо, твой взгляд на жизнь несколько меняется. Я знала Гальту. И знала – ей достаточно малейшего повода, чтобы ранить меня или убить.

А Тальфо? Ему нужно и того меньше.

Поэтому я, шатаясь, пытаясь отдышаться, слепо зашагала за Гальтой, которая тянула меня вперед. Затем она рывком остановила меня и впечатала в стену туннеля.

Я чувствовала на себе взгляд Гальты. Я почувствовала бы его даже на другом конце Шрама. И боль в шрамах подсказала мне, что она ищет. Она разделяла эту боль, высматривала ее. Провела пальцем по шраму, что пересекает мой глаз. Я презрительно скривила губы.

– Помню, как ты его получила.

Шепот Гальты был тихим, почти благоговейным. Ее ладонь скользнула ниже, оттянула ворот рубахи, нашла татуировки, исчертившие ключицы. Ее пальцы прошлись по моей руке, нашли под рисунками птиц и облаков еще один шрам, погладили его с пугающей нежностью.