Ориенталист. Тайны одной загадочной и исполненной опасностей жизни - Том Рейсс

Осенью 1931 года, когда Льву было двадцать шесть лет, стройная, привлекательная девушка с короткой стрижкой пришла поработать стажером в редакцию «Ди литерарише вельт». В своих воспоминаниях Лев называет ее Моника Бранд; он помнил, что при первом знакомстве заметил лишь ее «темные, улыбчивые глаза» и красивые руки с удивительно грязными ногтями. Она оказалась хорошей секретаршей, однако было в ней и нечто такое, что вскоре привлекло особое внимание Льва.

Иногда она появлялась в мужских костюмах и была в них обольстительна. Но чаще всего она носила узкие, обтягивающие юбки, жилеты без застежек и небольшие, лихо заломленные шляпки. Лев понял, что не в силах не замечать ее присутствия. Она сидела за своей пишущей машинкой, что-то печатала, лизала марки, наклеивала их на конверты. «Ее стан был тонким, ноги под столом она клала одну на другую. Они были прямые, стройные, в тончайших шелковых чулках». Она сказала, что ее зовут Эрика Лёвендаль и что она пишет стихи. Ее отец был каким-то промышленником, миллионером, поэтому ее каждый день привозил на работу шофер в ливрее.

Она отличалась от всех других девушек, с которыми Лев был знаком по литературным кафе. Они были, несомненно, привлекательны, однако им, по-видимому, хотелось лишь весело проводить время. «Я с трудом различал их. Они все как-то сливались в одно-единственное, счастливо улыбающееся узкое, тонкое лицо с огромными серыми глазами», — писал он о тех девушках, которых приглашал в кино, кафе или на дегустацию вин в винодельческие хозяйства. Первые сексуальные опыты вызывали у него отвращение: «Я чувствовал себя запачканным, заплеванным, хотя в то же самое время счастливым, как будто освободившимся от какого-то груза. Но торопился потом домой и часами мылся…» А девушки, приглашавшие его к себе домой попить кофе после полуночи, лишь иллюстрировали пропасть между Западом и Востоком. «Так вот что такое любовь, чувство, которое так сильно влияло на жизнь европейцев», — писал он с сарказмом после очередной случайной связи.

Спектакли, которые Лев, вероятно, разыгрывал перед сероглазыми девушками, представляются нелепыми, если принять во внимание его маску «восточного человека», того, кто фотографировался с газырями и мечами, в чалме и с кинжалом. Его неумелость, робость — а может, несостоятельность? — несомненно, входили в противоречие с образом шейха, ведь с выходом одноименного романа Эдит Халл, который уже в 1921 году был экранизирован с Рудольфом Валентино в заглавной роли, образ восточного мужчины, увозящего на своем скакуне уроженку Европы, стал символом чувственности. В Америке в 1920-х годах слово «шейх» приобрело значение «соблазнитель», что полностью противоречило его истинному смыслу: ведь шейх — это представитель высшего мусульманского духовенства, богослов и правовед или же вождь племени, глава рода, старейшина общины. А после выхода фильма «Шейх» так назвали даже марку презервативов.

Однако у секретарши со стройными ногами были темные глаза, она была сдержанной, не стремилась к сближению, и этим напоминала Льву девушек его родного города. Она была серьезна и получила почти такое же странное и эклектичное образование, как и сам Лев. Она рассказала ему, что бросила школу в четырнадцать лет и училась на дому, ее учителями были специалисты в разных областях знания, и она читала понемногу обо всем — так решил ее отец. В общем, она вполне могла быть изнеженной дочерью бакинского нефтяного магната. Но зачем она клеила марки в редакции «Ди литерарише вельт»?

Она пошла работать, чтобы получить жизненный опыт, объяснила Эрика. Она хотела встречаться с писателями, знаменитыми писателями. Она, как ей казалось, могла стать хорошей женой писателя. Гораздо позже Лев узнал, что она задумала выйти замуж за писателя еще в тринадцать лет.

Они начали ходить повсюду вместе, и теперь она покидала редакцию со Львом, а не с шофером.

На каждой из шести сохранившихся записных книжек Льва наспех нацарапано: «Тот, кто ничего не понимал про любовь». И хотя он пишет там обо всей своей жизни — от детства в Баку до необычных обстоятельств его переезда в Италию в 1942 году, — красной нитью всего повествования проходит его любовь к Эрике. Эта любовь довела его до сумасшествия в буквальном смысле слова (хотя его пребывание в психиатрической лечебнице было коротким) и не принесла ничего хорошего ни ему, ни ей.

Довольно скоро Эрике удалось сделать так, что Лев отбросил свою нерешительность. Его воспоминания об их флирте, о взаимной нежности исполнены эротики, которой нет нигде больше в его текстах. Он явно преувеличивает, изображая собственную неловкость и комичность, однако в остальном весьма точно описывает потерю самообладания и ощущение головокружения, которое охватывало его при виде истинно соблазнительной женщины. И как животное, оказавшееся в лапах у более сильного хищника, он сдался, перестал сопротивляться. На Фазаненштрассе, в доме, где он теперь снимал скромную, однако весьма удобную квартиру вместе с отцом, в распоряжении Льва был только небольшой кабинет с широким, удобным диваном. «Когда я уставал сидеть и писать, я ложился на свой диван и читал словари, учебники грамматики, разные научные журналы». И вот однажды, придя домой, Лев лег на диван и рассказал отцу про эту секретаршу-стажерку из журнала: как они договорились, она будет приходить к нему домой — печатать на машинке и выполнять разные поручения Льва. «Она будет являться каждый день и печатать под мою диктовку. Отец взглянул на меня, потом на диван и, покачав головой, заметил, с присущей его возрасту мудростью: “Что же, диван у тебя широкий, как раз на двоих. Но будь осторожен. Хорошая женщина — самая большая драгоценность для мужчины. А плохая — это ад”». Его отец опять оказался прав.

Хотя Лев позже утверждал, что был женат на американской протестантке, Эрика на самом деле происходила из еврейской семьи, и родилась она в Лейпциге, в 1911 году. Ее отец, Вальтер Лёвендаль, был оптовым торговцем обувью, который сумел превратить берлинскую коммерческую концессию чешского обувного магната Бати в многомиллионный бизнес. Лёвендаль перевез семью в Берлин еще в 1912 году. Эрика получила прекрасное образование, однако учиться ей было скучно. И тут она открыла для себя литературу. А точнее — людей, ее создающих. Писателей. Еще до появления в журнале она пыталась поступить в секретарши к Штефану Лоранту, популярному берлинскому писателю, а когда это не получилось, то завела «хорошие отношения» с Петером Фламмом, еще одним известным автором. Эрика любила писателей, но больше всего ей нравились знаменитые писатели. По-видимому, вовсе не случайно, что она увлеклась одним из авторов «Ди литерарише вельт». Эрику очаровал ореол загадочности, окружавший Льва. Как она жаловалась в интервью одной из желтых газет во время их развода: «Он ведь сказал мне, что происходит из знатного арабского рода. И только после нашей свадьбы я узнала, что он — всего-навсего Лев Нусимбаум!»

«Что мог я сам знать о том действии, которое оказывало на других мое имя? — писал Лев позже про эти годы. — Что было мне известно про странную жажду славы, которую многие женщины путают с любовью?.. Она любила мое лицо, потому что это лицо часто фотографировали».

Лео Нусимбаум и Эрика Лёвендаль — Эсад-бей и Эрика Ренон (так впоследствии стала называть себя эта «поэтесса», по названию горного хребта в Италии, где она влюбилась в другого писателя, из-за которого бросила Льва) — поженились 7 марта 1932 года. После этого она некоторое время называлась Эрика Лео Эсад-бей Нусимбаум, а в Берлине в 1932 году это было престижно. Молодожены переехали в квартиру, которую друг Льва, Вернер Шендель, помог получить в некоммерческой домовладельческой ассоциации «Городок работников искусств». Так Лев впервые оказался не в пансионе, не в съемной квартире, а в собственном доме. Этот многоквартирный дом был вообще-то известен как «Красный квартал», поскольку существовал на средства профсоюзов и его поддерживали различные социалистические партии, — в этом, разумеется, была известная ирония судьбы, учитывая политические взгляды Льва и состояние Эрики. Папаша Лёвендаль, как называли его друзья, лишь поморщился при известии о том, куда занесло его дочку, и предложил устроить их куда лучше, однако Эрика была в восторге от жизни в творческой атмосфере, где рядом с ними жили многие левые художники и писатели. Кроме того, Лев был человеком гордым. Поэтому вместо того, чтобы жить за счет своего недавно разбогатевшего тестя, Лев настоял на том, чтобы его недавно обедневший отец жил вместе с ними. И они начали обживать свой новый дом, где на заднем плане всегда присутствовал Абрам Нусимбаум, который лишь молча наблюдал за всей этой кутерьмой.