Антикварная книга от А до Я, или пособие для коллекционеров и антикваров, а также для всех любителей старинных книг - Петр Александрович Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таракан – наделенный таким прозвищем за привычку носить усы; по крайней мере, последний раз его я видел много лет тому назад, и был он в усах (борода иногда им сопутствовала также). Людям со стороны он особенно был памятен своими покупками на книжных аукционах – в 1990‐х годах он всегда заседал в конце зала и нервно поднимал номер, а когда уже его самого «поднимали», не бранился, как некоторые, но багровел, озаряя зал, и бубнил что-то малоприятное себе под нос. Не знаю, как он антикварные книги продавал в те годы, но покупал несколькими коробками за раз. Если у каждого из книжников была в общем-то своя специализация (всеядных было не так много), то у него – помпезные издания в издательских переплетах, история, филология, философия. Он был непревзойденным знатоком исторической литературы, и до сих пор имеется уверенность, что его собрание представляет собой одно из лучших и замечательнейших.
Француз, или же Володя-француз, – покойный Владимир Валентинович Волков, свое прозвище получивший по причине частых поездок во Францию. В 1990‐х годах он был одним из известных московских собирателей, был в высшей степени осведомленный книжник, дружил с М. Я. Чапкиной и ценил рукописи литераторов пушкинской эпохи. Отдельно нужно сказать о его страсти к поиску автографов Е. А. Баратынского (которого он подчеркнуто именовал Боратынским), П. А. Вяземского, Ф. И. Тютчева. В 2004 году вышел für wenige «Каталог литературных автографов» его собрания, в котором среди вполне замечательных рукописей оказался и «автограф» А. С. Пушкина, ранее принадлежавший Л. А. Глезеру, доказательство подлинности которого было удостоверено графологом Министерства добра и правды.
Книжники и их виды
Книжник-антиквар как персонаж имеет несколько ипостасей, которые в большинстве случаев различимы. Раньше, как до 1917 года, так и до 1991-го, это было разделение собственно на букинистов – тех, кто работает при антикварном магазине либо владеет им, и на тех, которые бегают сами по себе в поисках заработка. Последние, в силу объективных причин, получили звание холодных книжников.
Владельцев магазинов при советской власти, особенно в наиболее тоталитарном ее изводе с начала 1930‐х годов, уже не было – торговля окончательно стала монополией государства. Несмотря на развитую сеть букинистических магазинов, особенно в обеих столицах, в большинстве случаев на главном и наиболее почетном месте – на приемке – там сидели никакие не книжники. То есть в послевоенные годы мы еще встречаем настоящих антикваров прошлого, имена которых перечислены в многочисленных мемуарах, но время неминуемо заменило их на существа, что назывались гордым именем «товаровед». Толковых среди них были единицы на букинистическом рынке; зато основная масса, как бы повежливей выразиться, – малограмотные тетки-приемщицы. Они редко имели какие-либо профессиональные знания или навыки, если не считать главного их уменья – быстро перелистывать букинистический каталог-ценник в поисках очередной принесенной книги и зорко следить, чтобы на титульном листе и 17‐й странице не было библиотечных штампов. Свирепость и самодурство чаще всего заменяли у них как знания и вкус, так и собственно чутье – самое важное качество антиквара и книжника. Кроме того, главным качеством таких приемщиц был страх за свое место – они почти никогда не рисковали и довольствовались малым, разводя вокруг себя полчища холодных книжников и играя с ними, как разборчивая девица. Не стоит забывать и о том, что каждый товаровед, независимо от профессиональных или личных качеств, находился под неусыпным присмотром штатных и добровольных сотрудников Министерства добра и правды, которые следили за тем, чтобы магазин торговал только разрешенными к продаже книгами.
От культурного и профессионального уровня дам-товароведов проистекал и быт букинистической торговли: поскольку, как мы сказали, возле каждой из них роились холодные книжники, то уже в зависимости от степени «приближенности к телу» (порой буквального) они имели и место в очереди доступа к стопе книг, принятой от населения, но еще не поступившей в торговый зал. В свою очередь, и многие продавцы букинистических магазинов, получая новые поступления себе в отдел, также не стремились их выкладывать на витрину – ведь и у них под прилавком было пространство для особенных покупателей. И обычно до того момента, как магазин должен был «дать план», пространства под прилавками были полны неплохих книг, и лишь ближе к концу месяца эти книги вынужденно попадали на прилавок, если их не удавалось сбыть своим покупателям за небольшое вознаграждение или без оного.
Важнейшим и счастливым обстоятельством жизни холодного книжника была дружба с товароведом. Иногда такая дружба покупалась деньгами – ведь необходимым условием доступа к новым поступлениям было набросить что-то сверх написанной цены, чтобы не оскудел карман заботливого товароведа. Вершиной же карьеры холодного книжника считался «служебный роман» с такой хозяйкой приемки, и вот тогда он книги получал не за наличные, а уже просто «по любви». В начале 1990‐х годов, когда грянула приватизация, многие такие вот своего рода альфонсы оказались вовлечены и в приватизацию букинистических магазинов, а некоторые особенно целеустремленные – умудрились выкупить доли у остальных продавцов и в результате оказались полновластными и единоличными владельцами магазинов дам своего сердца.
Штатные работники букинистических магазинов представляли собой калейдоскоп человеческих типов; но, еще раз повторюсь, что положительных героев, по крайней мере в моей памяти, единицы. В абсолютном большинстве случаев я вспоминаю то, как они гнали меня от прилавков словами: «Мальчик, у тебя таких денег нет и никогда не будет, отойди от витрины – ты мешаешь покупателям смотреть книги!» Возможно, что так бы поступил и я сам, кабы передо мной стоял школьник, прогуливающий нечто вроде музыкальной школы, и не просто стоял, а торчал бы по полчаса. Но все равно было это довольно унизительно, и сильно врезалось мне в память.
Вернемся к холодным книжникам. Собственно, само это название, хотя бы и кажется ныне чем-то обыденным, не было таковым в светлые годы власти рабочих и крестьян. Дело в том, что эта самая власть всю эту холодную книжность относила к спекуляции, и наиболее употребительным обозначением холодного книжника стал термин «книжный спекулянт». Столь уничижительным название было потому, что деятельность их противоречила действовавшему законодательству. Однако преследование их не было постоянным – оно, как и все в русской жизни, шло порывами: когда органам