Миграции - Игорь Клех

О, если бы этот борщ был красным, кисло-сладким, обжигающим, со всем, что ему положено! Увы, такой в Киеве мне не удалось съесть ни разу — даже в заведениях с неплохой репутацией. Отчего побурел украинский борщ? Почему повсеместно «киевской котлетой» зовется ее грубый муляж без всякой косточки? И отчего вареные раки у торговки на конотопском перроне вкуснее, чем у ресторанного повара в Киеве? Почему в 9 из 10 случаев у него не получается элементарная сочная свиная отбивная? Или здесь не рассчитывают, что вы придете или приедете еще раз? Официанты, по-прежнему нерасторопные, но уже вежливые, а повара — святых выноси, кулинарный техникум на практике. А ведь кухня — одна из опор жизни страны. Если немецкий пивовар или французский винодел нарушат технологию, их или посадят, или свои же оторвут им голову. Пригодился бы достоверный кулинарный гид по Киеву — да где ж его взять? Пользуясь случаем, я спросил Татьяну из «Палас-Ройяля» об одном из крещатицких ресторанов, куда подумывал заглянуть. Ответ ее был красноречив: «Если я его не знаю, он не может быть хорошим».

Вот и повод перейти к следующей главе.

Чрево Киева

Если Майдан — сердце Крещатика, то Бессарабская площадь с главным киевским рынков несомненно, его брюхо. Рассказывают, что ни по чему так не убиваются бывшие киевляне в Новом Свете, как по творожку «как на Бессарабке» и прочим украинским эксклюзивам. На Бессарабском рынке почти все они высшего качества, что подтверждается их ценой. Вообще-то, цены на всех киевских продуктовых рынках в этом году обогнали Московские на 30–50 % — и это на Украине, где земля гудит от плодородия и все растет, — киевляне глазам своим не верят. Но Бессарабка и в этом отношении чемпион — килограмм колбасы домашней выделки здесь стоил этим летом $ 20. С такой ценой, кстати, я сталкивался в Киеве до смешного часто. Столько же стоит такси из Борисполя (если, потооговавшись, снизить ее вдвое), в дождливую погоду — зонт в подземном переходе на Крещатике, в книжной лавке уцененный англо-украинский путеводитель по Киеву (лучший на сегодня, изданный в 2001 году львовским издательством «Центр Европы»). Логика такая: больше вряд ли дадут, но запросить стоит по максимуму, и сто гривен — самое то.

Под крышей Бессарабки чуть не половину площади занимают цветы и похожие на торты красивые букеты — за ними подъезжают к рынку представители фирм, для которых вопрос цены букета не стоит. Много красной и черной икры браконьерского вида — говорят, азовской. Для мяса и молокопродуктов места осталось чуть-чуть, в одном из углов идет ремонт. Нам с Александром удалось взглянуть на торговый зал сверху. Охранники подвели нас к директору рынка, и тот, слегка удивившись, любезно согласился проводить нас на галерею, где расположилась администрация. Он производил впечатление «человека на своем месте»: знающего и любящего свое дело и рабочее место, дорожащего собственным положением в городе и испытывающего скрытое удовольствие от всего этого. Все, что о рынке знал я, было ему известно: что по завещанию и на деньги сахарозаводчика Лазаря Бродского здание Бессарабского рынка в модном стиле модерн спроектировал варшавский архитектор Гай, а построил к 1912 году и насытил изобретательными стальными конструкциями киевский инженер Бобрусов (один из многих в Европе, завидовавших тогда белой завистью своему французскому коллеге Эйфелю, — так в Риге колоссальный крытый рынок уже в 1920-е годы соорудили… из разобранных конструкций ангаров для дирижаблей). Из окон галереи рынок смотрелся как произведение прикладного искусства. Директор с гордостью сказал, что высота от пола до потолка в центре зала 40 метров. Я спросил: а кто покупатели, новые украинцы? Он уклонился от ответа, сказав, что люди готовы платить за качество и что этот рынок никогда не был дешевым. Между тем это не так. Задрав голову, вы увидите на главном фасаде два рельефа с фигурами сельских жителей — крестьянина, везущего на волах товар в город, и разносчицы молока с десятком кувшинчиков на шесте, вроде коромысла. Молока в каждом было 0,4 литра, около фунта, горожанин прямо на улице выпивал прохладное молоко, возвращал кувшинчик и рассчитывался с босоногой наверняка крестьянкой. Сбоку от Бессарабки, перейдя дорогу, мы повстречали сегодняшних ее сестер из сел — прямо на крещатицком тротуаре они разложили свои овощи и фрукты, поскольку заплатить за место на рынке им не хватило бы дневной выручки. Неподалеку сидел на деревянном ящике мужчина с картонкой, на которой от руки было написано «Раки». Я поинтересовался: где же раки и почем? По $ 12 за килограмм, в багажнике машины вон там, в тени деревьев, можно пройти. Солнце уже припекало вовсю.

Но прежде, чем покинуть Бессарабскую площадь, стоит оглядеться кругом. Крещатик упирается здесь в очень импозантное здание в стиле французского неоренессанса, бывшее столетие назад гостиницей «Орион». Сегодня его слегка привели в порядок и сдают под офисы. Уже в новом веке за ним понастроила каких-то офисных башен австрийская фирма «Макулан», но самоустранилась, а новые владельцы никак не разберутся, что со всем этим хозяйством делать. В этом квартале родилась когда-то Голда Меир, чем киевляне гордятся, словно грузины Сталиным. Здесь же проживал Шолом-Алейхем, который хотя и дал в своих книгах Киеву малозвучное прозвище «Егупец», киевляне и ему в конце 90-х установили памятник.

Налево вниз отсюда уходит улица Бассейная (название подходящее — весь XIX век сюда устремлялись воды с Крещатика, из канавы в канаву, а затем в специально проложенную огромную трубу, через которую сбрасывались не то в Кловский поток, не то в Тартар, — в газетах писалось, как в трубу в ливень затягивало неосторожных прохожих с Крещатика, где они тонули; а «бессарабами» называли селившихся здесь бродяг и беглых — место то еще было).

Крещатик переливается здесь в узкую горловину улицы Червоноармейской (которая не выглядела бы такой тесной, не будь Крещатик на своей финишной прямой так широк — 130 метров!). А направо вверх круто поднимается в направлении вокзала бульвар Тараса Шевченко, обсаженный в два ряда тополями. Собственно, в этом и состоит изюминка, заставляющая меня здесь задержаться.

Из энциклопедии Макарова я выудил любопытнейший сюжет о ботанической войне между тополями и каштанами. Суть его вкратце такова. От изменения городского рельефа и ландшафта в первой половине XIX века пострадали в первую очередь деревья (в результате — пыльные бури, непролазная грязь и прочие прелести). В южных городах хорошо растет акация, деревце неказистое, низкорослое, дающее дырявую тень. Альтернативой могли стать липы (ау, Унтер-ден-Линден!) и вязы с их плотной тенью и шаровидной кроной — их сторонницей была гордума. Царизм в лице Николая I и его верного служаки, героя Бородино, однорукого генерал-губернатора Бибикова настаивал на тополях, которые тени почти не давали, зато хорошо строились в шеренги и придавали вертикальное измерение малоэтажной застройке (подобно кипарисам в средиземноморских городах). А вольнодумство киевлян проявлялось в упорном и злонамеренном высаживании ими конских каштанов — деревьев цивильного вида, в пору цветения похожих на букет, с кронами, волнующимися от дуновения ветра, словно женские юбки. Принимались указы, чиновники лишались постов, деревья вырубались и вновь насаждались. Уже в послевоенное время победу на Крещатике отпраздновали каштаны (дореволюционный Крещатик был почти гол). Но Бибиковский бульвар, сменивший название, не сдался и выстроился в торец Крещатику колонной тополей, которую возглавляет уцелевший памятник Ильича на цилиндрическом постаменте (трудно и даже невозможно представить его под сенью каштанов, согласитесь). Такие вот неслышные битвы кипят в городе — и на утомленной зноем плеши Бессарабской площади это бросается в глаза, как нигде в Киеве.