Лучший возраст для смерти - Ян Валетов

Он задумался на миг, но быстро нашел слово.

– Теперь мы – племя, и должны держаться друг за друга. Мы должны превратить Вайсвилль в крепость, чтобы выжить. Мы должны стать одним целым. Наши ворота открыты для тех, кто пришел с миром, кто готов жить по нашим правилам. Если кто-то не хочет жить с нами – для него тоже открыты ворота. Каждый волен уйти и жить так, как он хочет.

– А правила у нас определяешь ты? – спросил ехидно Энтони. – И кому уходить, тоже определяешь ты?

– Да, – ответил Грег спокойно, глядя на бывшего одноклассника сверху вниз. – Это определяю я.

– И когда нам нечего будет жрать, то ты накормишь всех грудью, Грег? – спросила из-за спины Тони Дана.

Она явно долго собиралась с силами, чтобы вмешаться в разговор, но все же сделала это. Нет такой глупости, которую не сделает влюбленная девушка.

– О, нет… – ответит за Стаховски Энтони. – Разве Грег отвечает за свои ошибки? Он сделает вид, что так и планировал, а потом предложит пососать что-нибудь другое! Но место будет занято, правда Ханна?

Ханна подумала, что лучше б он ее ударил. Этот смешок, прокатившийся среди старших ребят, эти кривые усмешечки и подмигивания…

У Грега покраснели уши, Васко сделал полшага вперед, но все же остановился.

– И все это из-за того, – сказал Стаховски, обращаясь к Тони, – что ты оказался неспособен руководить и принимать решения? Ты ведь начинал не с похоронной команды и не с установки столбов для ограды… Но все завалил. Мало быть умным, Тони, нужно еще и уметь помочь другим организоваться, тем, кто не так умен, но хочет приносить пользу. Я проверил тебя…

– Ты! – закричал Тони истерично. – Не! Имеешь! Права! Решать!

Он чуть ли не захрипел, выплевывая слова в лицо Грегу.

– Ты! Никто! Ты все делаешь чужими руками! Убиваешь его руками!

Он ткнул пальцем в Васко.

– Пригоняешь сюда новых рабов ее руками!

Тони оскалился в лицо Ханне, словно пес, увидевший чужого.

– Ты только лжешь сам!

Грег покачал головой.

– Ты сбрендил, Тони! Еще слово – и ты пойдешь за ворота!

Дана шагнула вперед и стала рядом с Энтони.

– Тебе придется выгнать нас двоих, Стаховски. Ты готов?

За ее спиной загудела и заколыхалась толпа, стали слышны голоса, выкрики.

– Дана… – сказала Ханна. – Не сходи с ума!

– Хорошо быть подстилкой вождя? – спросила та, обернувшись. – Тебе нравится? Не приходится горбатиться на кухне, как Мириам или мне? Сопли и засранные жопы малолеткам не вытираешь? Разъезжаешь по округе с охраной да спишь со своим красавчиком? Ловко устроилась! Мы все так хотим! Поменяемся?

Ханна почувствовала, как по ее пальцам стекает теплая, липкая кровь. Она снова стояла на коленях в алой дымящейся луже, а перед ней хрипела и билась в агонии недоверчивая девочка, которая так хотела защитить своих подруг.

И пахло порохом и смертью. А на темной поперечине ворот…

Она затрясла головой, чтобы не расплакаться, и поняла, что душат ее не слезы, а странное, тяжелое как свинец чувство неприязни, поселившееся где-то в средостении. Нет, не неприязни. Ненависти. Она и не знала, что способна на такое чувство.

– Так что? – спросил Энтони. – Готов рискнуть? Арестуешь меня? Сам? Или прикажешь своему цепному псу? Эй, палач!

Васко даже не дернулся, но Ханна, которая успела неплохо узнать Гонсалеса за эти недели, видела, как раздуваются ноздри Васко и играют на впалых щеках бугры желваков.

– Мы хотим выборов! – крикнул Энтони, хотя стоял в двух шагах от Грега и тот его превосходно слышал. Расчет был на толпу и она отозвалась:

– Вы-бо-ры! Вы-бо-ры! Вы-бо-ры!

– И кто второй кандидат? Ты?

Энтони ухмыльнулся.

– Я. А может, еще кто найдется. Программа у меня простая – пусть чужаки уходят! Если нам суждено умереть, то мы умрем с достоинством, не голодая, без борьбы за еду.

Грег окинул взглядом стоящих перед ним людей, и лицо у него стало совсем грустное и озабоченное, можно даже сказать, скорбное.

– Я не самый лучший вождь нашего племени, – сказал он громко, и толпа снова умолкла. – Я ошибался в поисках правильных решений, я совершал жестокие поступки… Но все, что я делал и делаю…

Он глубоко вздохнул, словно перед прыжком в воду.

– Я делаю ради того, чтобы как можно больше из нас выжило. Чтобы люди выжили, как биологический вид, а на это у нас очень мало шансов. Здесь собрались старшие, вы все знаете, что такое биологический вид. Я обещаю вам и дальше делать все, чтобы наш вид выжил и, может быть, когда-нибудь победил болезнь. Нет такого поступка, который я не совершу для этой цели. Если мне для этого придется лгать, я буду лгать. Если придется голодать, я буду голодать. Если придется убивать, я буду убивать.

– Его руками? – спросил Тони, указывая на Васко.

– Своими, – ответил Грег, вздернув подбородок. – Сдохни первым!

Ханна увидела в его руке пистолет – ее пистолет, а в следующую секунду голова Тони взорвалась, его кровь и мозг полетели в стороны, заляпав белый махровый халат Ханны и ее лицо.

Толпа с шумом втянула в себя воздух. Пронзительно завизжала Дана. Она стояла, закрыв глаза и опустив вниз растертые стиркой красные руки, и издавала звук, нестерпимый для человеческого уха.

Ханна не могла вздохнуть – от шока у нее перекрыло дыхание. Она увидела, как Грег смотрит на нее, как его губы произносят слово «прости», а пистолет в руке плюет огнем еще раз, и летит, кувыркаясь в воздухе, цилиндр стреляной гильзы, а Дана падает навзничь, и рот ее все еще открыт, но уже не издает ни звука.

И наступила тишина. Та тишина, которую называют мертвой.

Васко и Марк стояли с поднятым оружием, держа толпу под прицелом. В толпе были вооруженные, но они за стволы не брались.

– Выборы отменяются, – объявил Грег, смахивая с лица брызги крови. – Или есть еще кандидаты на мое место?

Тишина.

– Все расходятся и занимаются делами, согласно дневному заданию, – сказал Стаховски.

Толпа шевельнулась.

– Погодите, – Грег поднял руку с пистолетом и приложил еще дымящееся оружие к сердцу. – Что я сделал только что вы все видели. Но я не сказал, чего никогда не сделаю. Я не брошу и не предам вас. Никогда. До самой своей смерти.

Ханна опрометью бросилась в дом, зажимая ладонями подступившую к горлу рвоту, но Стаховски даже головы не повернул в ее сторону.

– До самой смерти, – повторил он, наблюдая, как редеет толпа, заполнявшая дворик. – До самой смерти, клянусь!

Лицо его было белым, словно у мертвеца, и в глубине глаз клубилась такая тьма, что заглянувший в нее должен был вздрогнуть от ужаса.