Маска - Сабина Мартин

— Ты же не думаешь, что этот дьявол может навредить тебе, пока ты в Ройтлингене? Он на это не решится. Убить уважаемого гражданина свободного города… Неужто он настолько безумен?

— Откуда нам знать, отец, на что способен де Брюс?

Эрхард поджал губы.

— Твоя мать так радуется предстоящей свадьбе. Что мы ей скажем? А главное, сколько нам ждать?

— Давай подождем, пока все уляжется. Для начала я хочу полностью выздороветь. А потом я женюсь на Ангелине и буду ей хорошим супругом.

Вендель едва сдержал вздох. Нужно выиграть время. Он еще не знал, как это сделать, но был полон решимости узнать правду и вывести де Брюса на чистую воду. Только когда граф больше не будет представлять для него опасности, Вендель обретет покой. Хорошо, что отец не знает, что он задумал. Эрхард заковал бы сына в цепи и выставил двадцать наемников для его охраны.

Эрхард Фюгер подошел к кровати и сжал руки сына.

— Хорошо, мальчик мой. Это разумное решение. Но ты должен оставаться в городе. Пусть Антоний повсюду сопровождает тебя. Не отпускай его от себя ни на мгновение. — Он опустил руки Венделя на покрывало. — А я придумаю, как объяснить твоей матери промедление со свадьбой. И старику Урбану тоже что-нибудь скажу. Он поймет, что жениху его дочери необходимо выздороветь, а уж потом идти к алтарю.

Вендель изо всех сил сжал руки отца.

— Я так рад, что снова с вами. — Он откинулся на подушку.

«Но уснуть спокойно я смогу, только когда выясню, за что же меня так ненавидит де Брюс», — подумал он.

* * *

Вот уже неделю Земпах мучился от боли в животе. Его страдания не прекращались. Одежда, раньше сидевшая на нем как влитая, болталась, и приходилось подпоясываться ремнем, но и после этого она смотрелась мешком. Очень жаль — все его наряды были дорогими, ведь только ткань стоила целое состояние. Осталось всего два дня до Иоанна Предтечи. Земпах расправил плечи и вышел на улицу. Сегодня был важный день — в городе должны были казнить убийцу Бенедикта Ренгерта.

Хотя над Эсслингеном уже нависла летняя жара, в городе царило праздничное настроение. Уличные торговцы продавали сладости и напитки, скоморохи развлекали честной народ плясками и шутками, пытаясь выпросить у прохожих пару геллеров, воришки обносили кошели неосторожных зевак.

На рыночной площади поставили трибуну для проведения суда. Земпах занял свое место с другими судьями и советниками.

— Приветствую вас! — радостно воскликнул Ремзер.

Конраду хотелось оплеухой согнать ухмылку с ненавистного лица, но он заставил себя улыбнуться и уселся между Хеннером Лангкопом и Герольдом фон Тюркхаймом.

Чуть позже подручные палача привели арестанта Симона Брехта.

На нем было ярмо. От обвиняемого исходила ужасная вонь — зеваки забросали его по дороге от Шелькопфской башни гнилыми овощами и экскрементами.

— Симон Брехт, подмастерье каменщика и сын Ганна Брехта, ты сознался в том, что коварно зарезал ножом Бенедикта Ренгерта, сына почтенного виноградаря Йоста Ренгерта. — Судья Куниберт фон Энгерн зачитал преступнику его признание вины. — Ты подтверждаешь истинность этих показаний?

Брехт, запинаясь, повторил свое признание. Это был худой жилистый парень с кривым носом, видимо сломанным в драке. Какое жалкое зрелище! Конрад Земпах брезгливо поморщился. Если он говорил правду и ему действительно заплатили за убийство, то человек, подстроивший это преступление, зря пожалел денег на достойного исполнителя. Наверное, Брехт согласился зарезать мальчишку за пару десятков грошей, а за такие деньги надежного человека не наймешь. А может быть, дело в том, что заинтересованная в убийстве особа наняла кого-то другого, а тот — кого-то еще, и деньги осели где-то в этой цепочке, не дойдя до непосредственного исполнителя. Кто бы это ни был, сейчас он, безусловно, доволен, что эта часть истории никого не заинтересовала. Городской совет нашел убийцу, справедливость была восстановлена. А зачем кому-то понадобилось подстраивать убийство сына виноградаря, теперь неважно, по крайней мере, большинство и так считало историю Брехта жалкой попыткой оправдаться.

— Безбожник ты!

— Жалкое ничтожество!

— Убогая тварь!

Пока Брехт во всех подробностях описывал совершенное преступление, из толпы доносились громкие крики — виноградари города и их семьи не переставали возмущаться.

Брехт, похоже, не понимал, что ему предстоит, и потому продолжал свой рассказ.

Когда он замолчал, фон Энгерн подошел к остальным судьям:

— Что ж, мы пришли к соглашению касательно приговора, не так ли?

Те молча кивнули.

— Никакой милости этому отродью преисподней, — прошипел фон Тюркхайм.

— Значит, решено. — Фон Эндерс вышел вперед и повысил голос: — Суд выносит следующий приговор: ты, Симон Брехт, признан виновным в совершении убийства и приговариваешься к смерти через колесование!

Толпа возликовала. Колесование было столь же жестоким способом казни, как и сдирание кожи или четвертование, а жители Эсслингена были согласны с тем, что убийца заслужил такую смерть.

Процессия отправилась на место казни. Первым шел палач из Ульма, огромный широкоплечий детина с плоским лицом и светлыми волосами до плеч. Телега с приговоренным двигалась медленно, поскольку ее обступили люди. Толпа запрудила все переулки и улицы. Каждый хотел взглянуть на подлого убийцу, выкрикнуть ему в лицо оскорбление, плюнуть, забросать гнилыми овощами или экскрементами. На Внутреннем мосту телега остановилась — она не могла ехать ни вперед, ни назад, — так тесно ее окружили зеваки, ринувшиеся на мост через Неккар.

Иоганн Ремзер принялся браниться на чем свет стоит. Герольд фон Тюркхайм угрожающе замахнулся тростью, Земпах вспотел от напряжения. Только благодаря вмешательству стражников толпу удалось разогнать и телега смогла проехать.

На эшафоте перед Хайлихкройцкими воротами все уже было готово. Палач из Ульма поднялся на подмостки и встал, широко расставив ноги, в ожидании, когда подручные вытащат приговоренного из телеги, приведут на эшафот и поставят на колени.

К преступнику подошел священник, перекрестился, прочитал молитву. Когда с этой частью было покончено, палач посмотрел на трибуны, где собрались все зажиточные горожане. Земпах, заняв свое место, старался сдержать рвотные позывы. Зной, толпа, толкавшаяся у трибун, вино, выпитое перед выходом из дома, — все это не лучшим образом сказывалось на его самочувствии. Конрад принялся обмахиваться рукавом.

Куниберт фон Энгерн подал палачу знак, и ульмец приказал подручным связать Брехта. Приговоренный застонал, когда его швырнули на спину и развели ему ноги и руки.

Земпах задумался о том, не дал ли этот палач Брехту обезболивающее, которым так часто пользовался Мельхиор. Конрад в этом сомневался. У Симона Брехта не было заступников в Эсслингене, никого, кто заплатил бы за такое, а палач из Ульма не был похож на человека, который по доброй воле станет помогать приговоренному.