О приятных и праведных - Айрис Мердок

Дьюкейн, сощурясь от слепящего блеска, глядел на море.

— Кому еще известна эта история?

— Никому. Кроме Ричарда и Эрика.

— Почему вы о ней молчали?

Пола замялась.

— Из гордости.

— Ну да. И оттого она переросла в нечто зловещее. Вы заболели этим дьяволом, который вселился в Эрика.

— Верно. Вся эта история — то, как она разыгралась, — была сокрушительна. И главным образом, сокрушила то представление, которое сложилось у меня о себе, некую целостность. Удивительно… Поэтому я даже не попыталась удержать Ричарда от развода. Что-то во мне сломалось во время той сцены в бильярдной. Что-то, что не сломалось из-за того, что я спала с Эриком. А тут сознание вины как бы сгустилось в осязаемый предмет, и этот предмет всадили тебе в кишки…

— Вам придется заново пережить все это, Пола, и не только ради Эрика, но и ради себя.

— Может быть. Но как подумаешь, что вот он приедет…

— Вы должны подойти к этому разумно. Мне понятны ваши чувства. И ясно, что с Эриком вам нужно встретиться наедине. Но эта встреча, я считаю, должна произойти в нормальной обстановке. То есть в окружении других людей. Пусть он познакомится с вашими друзьями, увидит, что у вас есть поддержка, есть собственная среда обитания. Я, кстати, на следующей неделе буду в Лондоне…

Под торопливыми шагами захрустела галька, и к сидящим ящерицей скользнула тень. Это был дядя Тео.

На ярком солнце Тео выглядел особенно бледным и иссохшим; округлый купол его большого черепа подобно шлему венчал его съеженные песьи черты. Морщась, он взглянул на них сверху вниз насмешливо и слегка брезгливо.

— Вам почта, Пола.

На гальку упали три письма. Секунду помедлив, словно бы ожидая приглашения остаться, Тео быстро зашагал прочь, сгорбясь, шумно вонзая ноги в гальку и не дав Дьюкейну выговорить ничего, кроме:

— Тео, вы…

Пола проводила его взглядом.

— Он словно в воду опущенный в последнее время. Знать бы, что там творится у него в голове… Бедный Тео! Вы бы, Джон, потолковали с ним серьезно. Пусть объяснит, что у него случилось. Вам он скажет…

Дьюкейн издал короткий лающий смешок.

— Ох. — Взгляд Полы упал на письма. — Здесь одно от Эрика. Из Суэца.

— Что ж, читайте скорее, — сказал Дьюкейн.

Он отвернулся, жмуря глаза от солнца, стараясь разглядеть вдали купающихся детей. Заметил, что, должно быть, начался отлив, так как сквозь прозрачную толщу зеленоватой воды, уже отступившей на несколько футов с тех пор, как они с Полой сели возле нее, темной полосой обозначилась гряда лиловых водорослей, которые становились видны только при отливе. Фигура Тео, постепенно уменьшаясь, продолжала удаляться все с той же бессмысленной целеустремленностью.

Не прошло и минуты, как рядом послышались непонятные звуки. Дьюкейн оглянулся и увидел, что Пола спрятав лицо в ладонях, сидит с трясущимися плечами.

— Боже мой, Пола, что еще?

Неудержимо сотрясаясь и издавая из-под ладони хриплые звуки, Пола протянула руку и бросила ему письмо. Дьюкейн стал читать:

«Борт «Морании»

Суэц.

Дорогая Пола!

Пишу тебе, чтобы без дальних околичностей сообщить, что я встретил на пароходе совершенно изумительную девушку и собираюсь на ней жениться. Странная штука жизнь! Мною всегда владело ощущение, что моей судьбой правят боги, но какими же непостижимыми путями ведут они меня подчас! Я знал, что должен вернуться в Англию, и думал — потому, что нужен там тебе. Но до чего неважным это кажется теперь! Прости, что говорю без обиняков, но чем буду откровеннее, тем тебе же лучше. То, что представлялось мне необходимостью увидеться с тобой, было на самом деле лишь тягой к перемене мест, а вернее — волей Провидения, влекущей меня в дорогу. Все обернулось как нельзя лучше. Мы сходим с парохода и летим в Каир. (Если помнишь, я всегда мечтал посмотреть на пирамиды.) Оттуда улетаем в Нью-Йорк и затем — в Чикаго, знакомиться с родней Анжелики. (Ее отец, между прочим, — видная фигура в мире искусства, и у нее много денег, хоть это, разумеется, не главное, я поначалу даже о том не знал. Она — изумительная девушка!)

Извини, Пола, милая, что обременяю тебя изложением счастливых для меня событий, но тянуть с этим радостным известием не вижу смысла. Я знаю, как ты ждала и как надеялась. Поверь, я не переставал думать, каково тебе придется. Тем не менее, по-моему, нам было бы неразумно сейчас встречаться. Есть много такого, что Анжелике было бы трудно понять. Она — очень солнечный человек, и я предпочел не отягощать ее мрачными подробностями моего прошлого. (Упоминаю об этом на тот случай, если вам с нею приведется встретиться, хотя думаю, что это маловероятно. После свадьбы мы отправляемся в кругосветное путешествие, а осядем, скорее всего, в Сан-Франциско как очень подходящем месте для моей работы.) Я убежден, что ты простишь мне мое отступничество. Ты — женщина с богатым духовным содержанием, не склонная к зависти, ревности или хандре. Твердо верю, что ты скоро найдешь в себе силы порадоваться моей удаче, не тая в душе обиды, что мне не пришлось оказать тебе поддержку, на которую, — как ты, по-видимому, себя убедила — способен один только я. Пусть послужат тебе некоторым утешением мои слова: я счастлив и свободен от пут прошлого. Искренне желаю, чтобы когда-нибудь и ты смогла сказать то же самое.

Эрик.

P.S. Будь добра, непременно уничтожь это письмо».

Дьюкейн взглянул на Полу. Лицо у Полы совершенно преобразилось. Оно разгладилось, смягчилось и словно бы раздалось вширь, а глаза и рот растянулись в длину; Дьюкейн понял, что она прятала в ладонях смех. Измученное, сведенное в застывшую маску лицо расправилось и сияло. Глядя, как она опять задохнулась, трясясь от смеха, Дьюкейн тоже не выдержал, и они покатились со смеху вдвоем, раскачиваясь туда-сюда и обрушивая с уклона в воду каскады пестрых камушков.

Наконец Пола взяла письмо, лежащее между ними, разорвала его в клочья и рассыпала обрывки рядом с собой.

— Поглядим, как страшный призрак вмиг сдунет ветром!

— Теперь понятно, что вы имели в виду под словом «нелепый»! — сказал Дьюкейн.

— Стоит Эрику только сесть на пароход — и нате вам!

— Молодец Анжелика, дай ей Бог здоровья!

— По-моему, он всерьез убедил себя, что это я просила его приехать!

— Ну, Пола, вам снова светит солнце, — сказал Дьюкейн, трогая край ее желтого платья.

— Да, Джон, не знаю, как и благодарить вас…

— Не жалеете сейчас, что рассказали мне?

— Нет-нет, я уже знаю, что от этого многое изменилось — все изменилось…

Дьюкейн встал, расправляя затекшие ноги. Надел пиджак, поднял воротник рубашки и взъерошил себе волосы. Видно было, как вдоль берега бегут по направлению к ним Барбара и двойняшки.