Печать на сердце твоем - Андрей Валентинов

— Я долго думал, почему Ивор стал предателем? В Ирии много времени, Згур, хватает на все… Нет, не из-за Аланы! И даже не потому, что хлебнул крови и власти. Это страшно, но все же не из-за этого… г — Тогда почему? — заторопился Згур, видя, как туманом покрывается близкий горизонт, как тают черные дома на холме.

— Почему, отец?

— Не знаю…

Голос донесся еле слышно, словно издалека. Серый туман надвинулся, стал гуще, повеяло ледяным ветром…

— Не знаю… Может, потому, что он забыл, как пахнет полынь — та, что растет у нашего дома. А ты помнишь?

Згур хотел ответить, но серый сумрак сменился глухой чернотой. Земля ушла из-под ног, в уши ударил зловещий посвист, и чей-то скрипящий голос прокаркал: «Жив! Жив! Жив!..»

Горячая вода обожгла кожу. Згур чуть поморщился, провел ладонью по подбородку. Чисто! Кажется, порядок.

Оставалось выплеснуть воду из котелка, вытереть бритву и двигаться дальше. Уже смеркалось, и следовало поспешить.

Ярчук, наблюдавший за странным занятием «молодого боярина», осуждающе вздохнул и любовно огладил бороди-щу, на этот раз вновь заплетенную в косички. Згур улыбнулся:

Борода предорогая! Сила мне тобой дана! Жаль, что тела часть срамная всем столь явно не видна!

— Ась? — недоуменно откликнулся венет.

— Верши, — удовлетворенно пояснил Згур. — Сам же научил!

Ярчук крякнул, нахмурился, вновь огладил любовно завитые косички:

Гой еси, скоблено рыло! Сколь отраден мне твой вид! Худо лишь, что моя мила с гузном спутать норовит!

Хорошо, что бритва была уже в мешке. Згур согнулся от хохота, с трудом глотнул воздуха:

— П-повтори!

Венет с невозмутимым видом удовлетворил его просьбу. Ярчук не переставал удивлять. И тем, что, пробредив полночи, наутро, как ни в чем не бывало, двинулся в путь, ну и, конечно, «верши». Уж не сам ли он про «бедну людь сложил?

…Места были знакомы. Опушка, старая, занесенная пушистым снегом землянка, дорога, уводящая на полдень, Там, за деревьями, их поджидал подлец Ичендяк, а здесь совсем рядом с их костерком, когда-то лежала Улада…

Згур заставил себя остановиться. Не вспоминать! Вспомнишь — и сразу становишься слабее! Главное — дошли. Там, за невысоким бугром, село…

— Али в гости собрался?

Кажется, венет начал что-то понимать. Ну и пусты Только бы бабка Гауза была дома!

Ярчук вскинул мешок на плечи, поправил лыжи:

— Знамо, в гости! Ты, боярин, все по утрам лик скоб.. лишь, а таперя — на ночь глядя. Уж не к девице ли?

Згур удовлетворенно провел рукой по щеке. Чисто! Хо., роша бритва!

— А вот сейчас и увидим!

Село утонуло в снегу почти по самые крыши. Над изба-ми вились белые дымки, лениво лаяли собаки, издалека до^ носились негромкие голоса. Повеяло теплом, вечерние покоем, сразу же заныли уставшие плечи. Згур оглянулся вспоминая. Кажется, туда, в конец улицы…

Землянка, столь ему памятная, исчезла. На ее месте стоял дом — добротный пятистенок со слюдяными скопи ками и высоким крыльцом, над которым медвежьей головой скалился резной конек. Згур сбросил лыжи, взбежал на крыльцо. Интересно, дома ли Ластивка? На стук открыли почти сразу. На пороге стояла высокая худая старуха в накинутом на плечи мохнатом полушубке, Из-под серого платка остро глядели выцветшие от долгиех лет глаза.

— Бабушка Гауза? — Згур улыбнулся, снял шапку. — Чолом!

— Кому бабушка… — старуха смерила гостя внимательным взглядом. — Ну, здрав будь, молодец! Откуда будешь? — Я… — начал было Згур, но договорить не успел.

— Погодь! Сама догадаюсь! «Чоломкаешь», говор полуночный, меня знаешь. Уж не внучкин ли женишок явился?

Послышалось изумленное: «Ой!» В дверь выглянул Ластивка, засмущалась, начала поправлять ворот белого платья…

— Сгинь! — цыкнула старуха. — Налюбуешься еще! Значит, сотник Згур, Учельня Вейскова, Коростень-город. Так?

Оказывается, Ластивка запомнила все, что он ей рассказал. Згур невольно смутился.

— Вижу, вижу! Красавчик, серебро за поясом, ну прямо Кей из сказки! А это кто с тобой?

Венет, уже успевший снять шапку, степенно поклонился:

— Ярчук я, роду Бешеной Ласки. Исполать, матушка!

— Кому бабушка, кому матушка, кому карга старая… Оно и видно, что Ярчук — страшен больно. Кто же тебя, болезного, так назвал? В самую точку вышло!

Згур бы, пожалуй, обиделся. Венет же вновь поклонился, кивнул:

— Назвали! А род мой, матушка, сугубо почтен. Ласка, коли осерчает, и шатуна-медведя не страшится, про то всем ведомо. Бешеная, прародительница наша, в лесу на деревах жила да повстречала некоего охотника, что в чащобе заблукал…

— Потом расскажешь, — Гауза нетерпеливо махнула рукой. — Ну, чего стали? В дом проходите! Гляди, Згур, на твое серебро строено!

Печь дышала теплом. Згур пододвинулся ближе, протянул ладони. Хорошо!

Ластивка уже заснула. Задремал и Ярчук, напоенный черным травным настоем. Бабка Гауза сидела на низень-кой лавке, неспешно перебирая узловатыми пальцами глиняные бусины. Такого ожерелья Згуру видеть еще не доводилось: каждая бусина — голова: то людская, то звериная…

— Ну а теперь рассказывай, сотник!

Згур кивнул. Весь вечер говорили о всяком — о лесной дороге, о Костяной Девке да о Хоромине. Бабка Гауза слушала молча, а Ластивка охала да ахала, поглядывая на Згура светящимися радостью глазами. Стало даже не по себе. То-то старуха его «женишком» назвала! Хорошо еще, не женихом!

Итак, надо рассказывать. Сначала? Нет, лучше с конца.

— Мне надо в Тирис, бабушка. Только вот товарищ мой прихворнул…

— Прихворнул? — Гауза покачала головой. — Так прихворнул, что и гостей на поминки звать пора. Нырки у него совсем плохи. Не ведаешь, что это? Твое счастье!.. Потому и завернул ко мне?

Хотелось сказать, что дело не только в Ярчуке, но врать

не хотелось.

— Потому. Он издалека, венет. Ему нужно домой. Если

бы ты его подлечила… Я заплачу!

— Заплатишь? — старуха хмыкнула. — Знамо, заплатишь! Мне еще Ластивку кормить, сараюшку новую строить. А то серебро я тебе верну…

Уловив удивленный взгляд гостя, она пояснила:

— Серебро, что ты Ластивке дал. За ворожбу так не платят. Я наузница, не чаклунка. И Ластивке, сопливке, нечего в такие дела лезть! Так что свои гривны назад получишь, а за этого медведя отдельно заплатишь…

Згур покосился на «медведя». Венет спал неспокойно, губы шевелились, словно Ярчук и во сне творил молитву.