Аэроплан для победителя - Дарья Плещеева

— Но перевести трех человек через границу…

— У Дитрихса наверняка сохранились старые связи, он же контрабандой промышлял. Его с ценным грузом в любой корчме спрячут… Только бы он по дороге Володю Слюсаренко не выкинул — в удавленном виде. Слюсаренко ведь за компанию прихватили…

— Налево! И смотри все время налево — там будет узкий переулок.

— Ага!

Лабрюйер, припомнив карту местности, нарочно выбирал улицы, где мотоциклист не мог бы поравняться с кабиной фургона.

— Надо избавляться от этой колымаги, — сказал он.

— А на чем мы вернемся на ипподром?

— Найдем другую. Это будет надежнее.

— Среди ночи?

— Я знаю место!

Лабрюйер имел в виду гаражи у Выгонной дамбы. Рига росла, и новорожденные кварталы роскошных домов строились недалеко от городского пастбища. Богатые рижане держали свои автомобили поблизости от жилищ, в больших гаражах, под присмотром механиков.

— Далеко?

— На том берегу.

— А от набережной — далеко?

— Не очень.

— Мы могли бы скинуть чертов фургон с моста…

— Не получится. Для этого — далековато, — Лабрюйер даже не попытался представить, как Енисеев собирается скидывать фургон в Двину.

— Но куда-то же его нужно девать.

— Может, в Мариинский пруд загнать?

— Где он?

— Направо! Теперь — налево. Он где-то там…

— Где-то! Черт, где мы?!

Дома кончились, местность была открытая, дорога — прямая, спрятаться — негде.

— Тут огороды и пастбище. У нас все Задвинье такое — полоса города, полоса деревни…

— Если он будет догонять — стреляй, не задумывайся.

Лабрюйер извернулся на сиденье и выставил руку с револьвером.

Выстрелил он куда пришлось, чтобы немного испугать мотоциклиста. Целиться, подскакивая на ухабах, Лабрюйер не умел, а ухабов на глинистой дороге было изрядно.

— Вот что! — догадался он. — На повороте я соскочу. Ты чеши дальше, а я из-за куста его сниму!

— Снимешь, а потом? За ним же «форд» — думаешь, пешком от «форда» убежать? Сиди уж, Аякс Локридский!

Открытое пространство было невелико — фургон очень скоро влетел в створ улицы и скрылся между домами.

— А теперь — налево, налево, пока не упремся в Хаккенсбергский залив.

— Так, может, туда фургон спихнуть? Там же рядом — Митавский вокзал, найдем какую-нибудь таратайку!

— Ничего себе рядом! Это тебе не Древняя Греция, там — все рядом…

У Лабрюйера в школьные годы сложилось именно такое представление; Троянскую войну он представлял походом мальчишек одного двора в другой, враждебный, двор, и олимпийских богов — подвыпившими взрослыми, которые ради смеха стравливают сопляков. Такое он наблюдал в Московском форштадте, где жил в детстве.

Переругиваясь, Аяксы уходили от погони, причем последний выстрел Лабрюйер сделал уже на привокзальной площади. Там, как полагалось, дежурили городовые. Поднялся шум, крик, свист. Не желая объяснений, Енисеев свернул к понтонному мосту.

— Кажись, от сволочей оторвались, — заметил он. — Теперь бы от полиции уйти.

— С моста — направо, и по набережной — к Таможенной пристани!

— Есть, вашбродь!

Лабрюйер не в такой мере был подвержен благородному безумию погони, как Енисеев. Уж где Енисеева учили обращению с ценными вещами и с уликами — он не знал, а по его полицейскому разумению фургон нужно было оставить там, откуда автомобиль трудно будет вытащить, поскольку он в деле о воскрешении Дитрихса и похищении авиаторов — очень значительная улика.

И такое место он присмотрел — городской канал. Он не настолько глубок, чтобы автомобиль ухнул туда весь. А вытаскивать его по откосу — дело муторное и требующее усилий. Осталось только так скомандовать Енисееву, чтобы выехать к Стрелковому саду на берегу канала.

— Вот тут, — показал Лабрюйер, вылезая из автомобиля. — И отсюда — к гаражам!

— Ну, Господи благослови! — Енисеев направил фургон по склону, а сам в последний миг соскочил с подножки.

Фургон неторопливо въехал в черную воду. Лабрюйер вдруг засмеялся — это произошло до жути торжественно, потому что сопровождалось соответствующей музыкой: в летнем ресторане на берегу канала оркестр играл, неимоверно замедлив темп, «На сопках Маньчжурии».

Им сперва как будто повезло — выскочив из Стрелкового сада, они сразу нашли на Елизаветинской автомобиль, оставленный без присмотра: хозяин, как они решили, ужинал в летнем ресторане на берегу канала. Но, когда Енисеев сел за руль, когда машина сдвинулась с места, оказалось, что она припадает на левое заднее колесо. Хозяин мог преспокойно оставлять автомобиль с проколотой шиной…

— Скорее к гаражам, — сказал Лабрюйер. — Когда я вертелся вокруг дома Сальтерна, то свел знакомство с его механиком. Механик живет в двух шагах от гаража, он славный парень. Он даст нам на пару часов автомобиль — если заплатим. А платить — есть чем!

Сальтерн жил в великолепном месте, на улице Альберта, довольно близко от Стрелкового сада, а гараж, где несколько домовладельцев держали свои автомобили, находился в конце Мельничной улицы — тоже, если не капризничать, в двух шагах. Нетерпение было столь велико, что Енисеев и Лабрюйер побежали.

Вперед, конечно, вырвался длинноногий Енисеев — и прямо приплясывал на месте возле гаража, дожидаясь Лабрюйера.

— Вот… тут… — выдохнул Лабрюйер, показывая на двухэтажный деревянный домишко. Здание гаража, куда более помпезное, с тремя воротами для машин, оформленными как старинные арки, было рядом.

Несколько ошалев от событий, он постучал в ставень окошка. Откликнулся заспанный женский голос. Лабрюйер по-немецки позвал Фрица. Но механика дома не оказалось, и автомобиля Сальтерна в гараже — тоже.

— Он поехал забирать господина Сальтерна из «Метрополя», — объяснила жена Фрица.

— Давно?

— Полчаса как уехал, я его уже жду — у нас дети болеют, нужно к сестре за лекарством сходить…

До сих пор между Енисеевым и Лабрюйером не было истинного, безмолвного, безупречного взаимопонимания — очевидно, лишь потому, что им не доводилось вместе красть автомобили.

Когда роскошный американский «шевроле сикс», свежайшая новинка автомобильной промышленности, в целых тридцать лошадиных сил, купленный всего лишь в апреле, подкатил к дверям вычурного дома на улице Альберта, когда Фриц вывел на тротуар пьяного хозяина, две тени вылетели из-за декоративных кустов палисадника, одна сбила с ног механика и Сальтерна, другая прыгнула на водительское место.

В распахнутую дверцу Лабрюйер ввалился уже на ходу.