Хочу женщину в Ницце - Владимир Абрамов

– Лошадок… лошадок… лошадок он любит арабских! Сам ты – жеребец деревенский!

Септимий Север

Утром звонила бабушка. Звонила просто так, от скуки. «Merde!» – первое, что непроизвольно сорвалось с моих губ. Снова пришлось, сдерживая зевоту, мягко напоминать ей, что когда зимой в Москве куранты на Спасской башне пробивают полдень, здесь, на Лазурном берегу, только занимается рассвет. Что поделаешь, не помнит она ни хрена. У них там всю неделю стояли крепкие морозы. Снегу намело столько, что даже во двор не выйти, чтобы хлеба купить. Конечно, я всегда прощаю деду и ей эти их ранние звонки. Люди они славные, но неисправимо старомодные, из тех русских, кто за границей никогда не был и не рвется. И живут они до сих пор в своей двухкомнатной «хрущевке» на Молодежной. В тех апартаментах, что остались от моих родителей на Юго-Западной, они жить отказываются, предпочитая коротать свои однообразные дни по старинке на крошечной кухне, слушая радио по утрам и наблюдая застывшим взглядом, как падает снег за окном. Они все ждут прихода весны. Я хотел им сказать, что живу теми же чувствами, но вдруг осознал, что это не так. То ли я совсем забыл наш московский вьюжный февраль, то ли просто чувство приближения весны меня покинуло. Виной тому, наверное, моя скучная жизнь в Ницце, лишенная каких-либо ожиданий. Здесь на Лазурном все так живут. Я тоже стал совсем, как они. В Москву я приезжаю только в мае, и то ненадолго, чтобы помочь моим старикам перебраться на дачу и пожить там вместе с ними пару недель, налаживая их нехитрый быт. Они обижаются, что видят меня редко, а я безуспешно продолжаю уговаривать их хоть разок приехать ко мне. Однако они боятся летать самолетом, и у них нет загранпаспортов. Иной раз мне кажется, что это лишь отговорки. Они все время просят привозить им фотографии Вильфранша, и с интересом рассматривают глянцевые картинки, прижавшись друг к другу седыми головами и напрягая подслеповатые глаза. Наверное, этого для них вполне достаточно. Я все время боюсь за них, но к счастью этот ранний звонок бабушки говорит о том, что все у них в порядке, только иногда мучает давление.

– У меня здесь все пока тоже тип-топ, – доложил я, – разве что пасмурно и дождливо.

Хотя неожиданно для многих утро наступило теплое и сухое, такое, какое накануне предсказывала мне Клер. Я не поверил ей даже тогда, когда ее с оптимизмом поддержали пухлые коралловые губы темнокожей француженки, вещавшие вчера вечером на экране «TF 1» о прогнозе погоды на предстоящий уикенд. Однако сегодня после продолжительных ливневых дождей с грозами ветер с моря совсем стих. Теплый воздух, насыщенный запахом весенних цветов и хвои, пробуждал у меня приятные воспоминания. Солнце на безоблачном небе к полудню стало светить совсем по-летнему.

Я сдержал обещание и ехал на ланч в машине с откидным верхом в сторону старой Ниццы, туда, где жила Клер со своими родителями. Пальмы вдоль дорог отбрасывали ласковые тени, а солнце припекало затылок. Я никогда не испытывал радости от хождений в гости к малознакомым людям, особенно к французам, при каждом удобном случае не забывающим помянуть о своей богатой родословной. Может, это у меня ещё и потому, что самому хвалиться особо нечем. Тогда о чем, спрашивается, мне было с ними говорить? О несчастной России и загадочной русской душе? Дружеские посиделки, где каждый считал своим долгом подробно изложить свою точку зрения на текущие события, лично для меня обычно являли собой довольно обременительное времяпрепровождение.

Глупая натянутая улыбка не сходила с моего лица всю дорогу то ли от смущения, то ли от пошлых мыслей, что помимо воли роились в моей пустой голове. Я следил за указательными знаками и резко повернул вправо в сторону старинного кладбища Кокад, в район некогда шикарных русских вилл, утопающих в зелени. Мой юркий Пежо легко проскользнул в сутолоке машин в узких переулках тихой Ниццы и оказался у решетчатых ворот, помеченных табличкой с номером 12. Черная краска на старых воротах давно облупилась, и на кованых ручках кое-где проступала застарелая ржавчина. Клер, радостно улыбнувшись и помахав в приветствии тонкой ручкой, сама открыла мне, и я заехал на стоянку возле роскошного особняка.

Это было частное владение с участком земли в несколько соток. Две высокие пальмы, если не считать ту, что неказисто торчала у ворот точь-в-точь, как у меня, росли перед входом в дом. Зеленая лужайка со скамейкой придавала желтому особняку с балконами, отделанными белыми мраморными балясинами, забытый шарм старосветского изыска. К дому шла дорожка, покрытая мелким гравием, который хрустел под увесистыми башмаками Клер, как снег в морозную погоду. У мраморных ступенек, что вели в дом, нас встречал отец девушки, молодящийся, среднего роста, черноволосый с проседью итальянец, на вид давно разменявший пятый десяток. Я поздоровался и представился. Впрочем, свою фамилию я не стал называть. Какой из этого прок, если местные особо не заморачивались изучением русского языка, а сложные для произношения русские фамилии казались им и вовсе какой-то абракадаброй, подобной мертвому языку этрусков, особенно, если в слове было больше семи букв. Неровно стриженный хозяйский серый йорк с расстегнутой шлейкой на шее не обращал внимания ни на кого, нервно перепрыгивая с одной ступеньки на другую. Мой Мартин, сидя у меня на руках, отвечал незнакомой собаке тем же безразличием, повернув голову в другую сторону.

Первое, что сделал хозяин, сдержанно поздоровавшись со мной, не подавая руки, это подвел меня к покосившемуся от времени мраморному мемориальному постаменту почти метровой высоты, на котором было выбито по-французски, что здесь, в этом особняке в свой первый приезд в Ниццу в апреле 1857 года русская императрица Александра Федоровна, жена Николая I, была в гостях. Кого она посещала, итальянец не выяснял, хотя и уточнил, что до 50-х годов 20 века его особняк принадлежал некоей русской даме, чей безымянный портрет до сих пор пылился у него на чердаке. Парфюмерный магнат, как в шутку звала своего отца Клер, был родом из Милана, но на французском говорил без акцента, лишь время от времени выпаливал итальянскую скороговорку и выразительно жестикулируя. Одним словом, никакой изысканности. Одет он был просто, скорее на французский манер, без присущего итальянцам шика и небрежного эпатажа. Впрочем, большая блестящая пряжка на ремне и ухоженная аккуратная бородка все же выдавали его итальянские корни. Его жена, мачеха Клер, нас на пороге дома не встречала, да и сама дочка сразу вошла в дом, оставив нас с папашей наедине. Я не мог тогда с уверенностью утверждать, что отец Клер страдал краснобайством, но мой добровольный гид по истории величия Франции беспрерывно осыпал меня славными именами и памятными датами, что со временем мое невежество перестало меня забавлять. Чтобы не оставаться в долгу у этого уверенного в себе владельца особняка, на его очередную хвалебную фразу «Ах уж эта Ницца, аристократический салон Европы», я добавил, может быть не без ехидства, свойственного моей натуре, что своей славой Ницца обязана ей, этой русской императрице Александре Федоровне, поскольку именно она открыла моду на Ниццу как на шикарный курорт, и за ней потянулся великосветский русский двор, а уж потом их родственники из всей Европы. Ну а уж затем и остальные… Я развел руками точь-в-точь, как это делал отец Клер, и по моему взгляду он видимо понял, кого я имею в виду. Он наконец представился, назвав свое имя: «Дино». Хорошо, что не Джакомо. Так зовут моего глуховатого ближайшего соседа на Вилльфранше. Да бог бы с ним, с этим беднягой. Я уважаю его преклонный возраст и не желаю бросать тень на этого набожного сеньора. Но когда этот воспитанного вида итальянец небрежно запарковывает свой серебристый Бентли, всякий раз немного перекрывая мне выезд, мне приходится многократно давить на кнопку его домофона в ожидании ответа. При этом я, конечно, скрываю свое раздражение и приветливо произношу: «Пардон, Джакомо, это Дэнис», и прошу переставить его широкобедрую моторизованную лошадь немного в сторону. Как все не обремененные проблемами обитатели жарких стран, он совсем не торопится и при этом все время смачно сморкается, заставляя меня снова повторять его чарующее имя. Кстати, последние два месяца он находился в госпитале, где-то на Кап Мартен, что по дороге в Ментону, но его жена при каждой нашей встрече вежливо передавала от него привет и заверяла, что он выпишется, как только поправит пошатнувшееся здоровье.