Сын - Филипп Майер

– Вряд ли там были Слотеры, – усомнился я.

– Точно были, я видела их как тебя, но это неважно. Я решила прекратить злиться, принять случившееся, смириться, убедила себя, что произошел несчастный случай. Даже поверила в это. Это же бред какой-то, наши семьи знакомы десятки лет. Тебя мы вообще прекрасно знали. Я и помыслить не могла, что ты замышлял недоброе. Начала думать, что, возможно, слишком поспешно сбежала от Рейнолдсов.

А когда убили кузена, решила вернуться. Переправилась через реку, добралась до наших пастбищ – много месяцев я не чувствовала себя настолько живой. Шла пешком всю ночь. Придумала целую историю – на случай, если столкнусь с вашими объездчиками, хотя надеялась, конечно, избежать такой встречи; я же знаю, тут все зависит от их настроения, что ты ни рассказывай. Но… обошлось. Я решила, это знак.

Я знала, что дом будет в запустении. Обивка на мебели разодрана, испачкана птичьим пометом, повсюду грязь, бумаги изгрызены мышами, лужи крови моих близких никто, конечно, не вытирал, и пули застряли в стенах. Он будет таким же, как в тот день, только постаревшим на два года.

Когда я добралась до нижнего выгона, у старой церкви, взошло солнце, и я увидела – дом сожжен. Но и тогда я продолжала надеяться. В пустых домах часто хулиганят, туда бегают на свидания влюбленные парочки, иногда там ночуют нищие, а климат у нас сухой – достаточно непогашенной сигареты, и вспыхнет пожар. Я пробралась сквозь завалы в отцовский кабинет, где в металлическом сейфе хранились все документы. Сейф выдержал бы любой пожар. Он лежал под обломками, как и все остальное, но я разгребла эту кучу мусора. Моя метрика, акции, документы на землю, может, немного денег, все такое, – но знаешь, что я нашла?

Я отвернулся.

– Ничего. Пусто. Бумаги исчезли. Все документы, письма, все записи. И тогда я поняла, что все произошло не случайно, это умышленное преступление. Вам недостаточно было истребить мою семью – нужно было уничтожить любую память о нашем существовании.

– Никто этого не хотел, – беспомощно повторил я.

– Опять лжешь. Даже ты уже позабыл, что это ложь. Ложь для тебя превратилась в правду.

Я отвернулся и принялся разглядывать зеленую ящерку, скользившую по террасе. Через некоторое время услышал странный звук, похожий на предсмертный хрип. Похолодев от ужаса, обернулся – нет, она просто уснула. Я долго смотрел на нее, прислушивался, и когда стало ясно, что прямо сейчас она умирать не собирается, сходил в дом за одеялом и бережно укутал ее.

Поздняя осень /Начало зимы 1851 года

Похоронив последних умерших, мы, пятьдесят оставшихся в живых, собрали уцелевших лошадей и двинулись на юго-запад, большей частью пешком, в надежде найти бизонов или хотя бы напасть на их след. Ни малейших признаков. Очевидно, что немекутсу ушли из этих краев до следующего года.

Никто из нас не представлял, где сейчас трава гуще, куда могли направиться бизоны. Позже мы узнали, что они остались на севере, в землях шайоннов и арапахо. Тем временем пошел снег, еды стало совсем мало.

Никакой логики в том, кому положено выжить, не было, если не считать Желтых Волос, меня и нескольких команчей, уцелевших в прежних эпидемиях. Тасия убивала слабых и сильных, умных и глупых, трусов и храбрецов, и единственное, что объединяло выживших, – они были слишком ленивы или слишком полагались на судьбу, чтобы спасаться бегством. Лучшие из наших либо бежали, либо погибли в эпидемиях.

Мы почти не разговаривали. Тишину нарушали только шум ветра да скрежет волокуши по камням. Если не попадалось оленя или антилопы, мы забивали коня и продолжали свой медленный путь. Никакого плана у нас не было, только найти бизона; мы не представляли, что станем делать, если наткнемся на техано или солдат; у нас не набралось бы и десятка способных сражаться; многие из детей ослепли.

Однажды, оглянувшись назад на сизые мрачные тучи, которые, я знал, принесут с собой северный ветер и дикий холод, а от него не спасет никакая одежда, я вдруг заметил, что недостает многих ребятишек. Я внимательно пересчитал нашу еле ползущую цепочку и понял, что не ошибся. Половина детей пропала. Матери увели подальше в прерию всех ослепших и убили их, чтобы остальным хватило еды.

К вечеру мы наткнулись на торговцев-команчерос, они заметили наш костер сквозь снежную бурю. У них была кукуруза и тыквы, порох и пули, ножи и стальные наконечники для стрел, шерстяные одеяла. Нам нечего было предложить в обмен. Видимо, все остальные племена тоже скосила эпидемия, потому что они решили пройти несколько дней вместе с нами. Они предложили нам несколько мешков кукурузы, но шкур у нас не было, а последних лошадей нельзя было отдавать.

Когда команчеро принялись вновь навьючивать своих мулов, всех охватило отчаяние; несколько человек с рыданиями опустились прямо в снег и отказались вставать. Ночь была ясной, я отошел подальше от костра, чтобы посмотреть на звезды. Что толку в разговорах. Те, кто, вроде меня, еще в состоянии охотиться, могли бы просто сбежать, но это и в голову не приходило. Я просто стоял и смотрел в небо, когда подошел Высокая Скала, наш нынешний вождь.

– Надо быстро поговорить, Тиэтети.

– Давай.

– Мы точно не переживем эту зиму.

– Это я понимаю.

Он смотрел на просторы прерии, покрытые снежной пылью, которая вскоре превратится в многофутовый белый покров.

– Ты можешь помочь.

Я понимал, к чему он клонит. Правительство платило хорошие деньги за возвращенных пленников.

– Ты, возможно, и сумеешь выжить, но большинство из нас – нет. А может, и вообще никто. Но если ты вернешься к таибо… – он пожал плечами. – Просто возвратишься обратно, когда торговцы получат свою плату…

Я отвернулся.

– Тебе решать, конечно. Но люди считают, ты мог бы предложить помощь, особенно после жертв, которые уже принесли многие семьи. – Он имел в виду детей. – Но ты все равно один из нас, и мы хотели бы, чтоб ты остался с нами.

За девушку-немку и меня команчерос оставили двадцать мешков кукурузы, сорок фунтов piloncillo[108], десять бушелей тыквы. Двадцать фунтов свинца, бочонок пороха, несколько ружейных замков, тысячу стальных наконечников для стрел, несколько охотничьих ножей. Это довольно щедро, хотя торговцы все равно получат немалую выгоду: я совсем молод, а немка симпатичная, лицо чистое. Многие пленники, особенно женщины, возвращались без ушей и носа, с клеймом на лице, но Желтые Волосы выглядела совершенно целой и здоровой, а если отмыть, так еще и хорошенькой. Мне задали несколько вопросов по-английски, проверяя, помню ли я язык. После трех лет жизни среди индейцев мало кто мог этим похвастать, а тут, с какой стороны ни глянь, для команчерос все складывалось очень удачно.