Горбачев. Его жизнь и время - Уильям Таубман

“Суть Ленина”, в понимании Горбачева, состояла в его желании развивать “живую созидательную деятельность масс”. Это звучит избитым марксистским штампом, но Горбачев вкладывал в эту фразу свой смысл – поддержку демократии, ибо о какой созидательной роли масс может идти речь “без выражения различных мнений, без столкновения этих мнений, – иными словами, без плюрализма и свободы выбора”?[661] Многие ученые скажут, что Горбачев просто неверно толковал Ленина, который никогда не был таким демократом, каким в итоге оказался сам Горбачев. Сейчас большинство историков – как на территории бывшего СССР, так и за его пределами – винят Ленина в создании тоталитарной системы, которую Сталин впоследствии лишь усовершенствовал, и в том, что он лично поставил Сталина у руля государства. Горбачев же, напротив, указывает, что перед смертью Ленин рассорился со Сталиным, призывал сместить его с поста генерального секретаря партии и предлагал провести реформы, идеями которых и вдохновлялся сам Горбачев. В действительности предложение Ленина – обуздать мощную партийную бюрократию путем введения в ЦК большего количества пролетариев – недотягивало до настоящей демократизации, которую в итоге осуществил Горбачев[662]. Если Горбачев и размывал это различие – и у себя в голове, и в публичных речах, – то потому, что верность ленинским идеям, в которой он многократно клялся, была выгодна ему и психологически, и политически.

Политическая выгода заключалась в том, что Горбачев казался более верным последователем Ленина, чем его непосредственные предшественники и остальные коллеги по Политбюро. Ведь они, как отмечал Болдин, “совсем не читали Маркса и просто цитировали при случае подходящие места из Ленина”. А у Горбачева на столе лежали отдельные тома из полного собрания сочинений Ленина с кучей закладок, и он – “часто брал один из них в моем присутствии, зачитывал вслух что-нибудь, перекликавшееся с современным положением, и хвалил ленинскую прозорливость”[663].

А еще Горбачев отчасти отождествлял себя с Лениным. “Катастрофа для страны стучалась во все двери и окна”, – говорил он о том времени, когда Ленин захватил власть в октябре 1917 года. Точно так же, думал он, обстояло дело и в 1985-м. В 1921 году, когда произвол большевиков и Гражданская война почти погубили все плоды революции, Ленин резко изменил курс, не побоявшись “идти вразрез с устаревшими взглядами – своими и своих соратников по партии”. Поэтому Горбачев – “увидел много общего между тем и своим временем, когда и мне пришлось идти вразрез с общепринятыми партийными установками”. Конечно, нелегко было сравнивать себя с Лениным, который “сыграл огромную роль в истории человечества”[664]. Но равнение на Ленина придавало Горбачеву сил идти вперед, даже когда путь делался особенно тернистым, помогало сохранять уверенность в себе почти во всех дерзаниях.

В 1985 году слово “реформы” все еще оскорбляло слух блюстителей идейной чистоты. Зачем “самому передовому” обществу в мире какие-то перемены? Куда завели “так называемые реформы” Венгрию в 1956 году и Чехословакию в 1968-м? Конечно, в СССР были и свои реформаторы – Хрущев, главный пример, и Косыгин, который в 1965 году пытался децентрализовать экономику. Но на имени покойного Хрущева и в 1985 году продолжало лежать пятно бесславья, а репутация Косыгина в Кремле была не многим лучше. Но Горбачев извлек собственный урок из начинаний Хрущева и Косыгина: нужно не избегать реформ, а провести их более удачно. Но какие же именно реформы ему следует предложить, и сработают ли они?

Одной из возможностей, на которую вначале рассчитывал Горбачев, было возобновление затеянной еще Андроповым кампании за укрепление закона, порядка и дисциплины. Но из этого как ничего не вышло тогда, так не выйдет и теперь. Другим путем могла бы стать ускоренная программа, призванная обеспечить население потребительскими товарами и услугами, которых оно долгое время было лишено и в которых отчаянно нуждалось. (Впоследствии несколько бывших помощников Горбачева жалели, что он не выбрал именно этот путь.) Такая программа резко повысила бы популярность Горбачева, но быстро “съела” бы все сбережения, которые граждане хранили под матрасами, дожидаясь, когда их можно будет потратить на что-то нужное, и спровоцировала бы инфляцию. Советская экономика была устроена так, что о товарном изобилии не было и речи – отчасти потому, что очень большая часть ВВП приходилась на военные расходы (которые соответствовали американскому уровню или даже превышали его, притом что показатели советской экономики в целом составляли всего четверть от аналогичных показателей США). Чтобы сократить расходы на оборонные нужды, необходимо было бы представить доказательства того, что капиталистическая угроза, на которую Москва так долго ссылалась, оправдывая однопартийную систему в стране, существенно ослабла. Позднее, когда помощник Горбачева Шахназаров спросил главу Генштаба Сергея Ахромеева, зачем стране столько вооружения, Ахромеев ответил: “Пойдя на огромные жертвы, мы построили первоклассные военные заводы, которые не уступают американским. И что нам теперь делать? Останавливать производство и выпускать вместо танков кастрюли и сковородки? Это просто утопия”[665].

А как насчет экономических реформ вроде тех, что провели у себя китайцы после смерти Мао Цзэдуна в 1976 году? Дэн Сяопин распустил сельские коммуны, и крестьяне начали работать на себя и обеспечивать рынок продуктами. В результате произошел сельскохозяйственный бум, который, в свой черед, вызвал небывалый экономический рост. Китайцы решили повременить с политическими реформами, и у них по сей день в помине нет ни демократии, ни гласности. Мог ли Горбачев пойти по китайскому пути? Он ведь тоже начал с экономики. Но советские колхозники были ослаблены войной, которую Сталин десятилетиями вел против крестьянства, и вряд ли им удалось бы возродить сельское хозяйство так, как получилось у китайцев. В 1987 году советский экономист Олег Богомолов вернулся из Китая и порекомендовал Горбачеву китайскую модель, но тот отмахнулся от его совета. По мнению Богомолова, он поступил так отчасти потому, что чиновники ЦК, издавна привыкшие отвергать все китайское (особенно реформы, которые могли поставить под угрозу их власть), ввели Горбачева в заблуждение: они сообщили ему, что в Китае упало производство риса, тогда как в действительности речь шла о временном сокращении, которое объяснялось тем, что фермеров побуждали выращивать другие культуры, вроде хлопка[666].

Еще одной моделью реформ была Пражская весна 1968 года. Александр Дубчек и (в числе прочих) друг Горбачева по МГУ Зденек Млынарж попытались придать социализму “человеческое лицо”. Они не собирались создавать многопартийную систему (понимая, что Москва такого не допустит), но разрешили плюрализм внутри партии и свободу вне ее. Возможно, нечто подобное имел в виду и Горбачев, когда сказал, что готовился “пойти далеко”. Но он не мог признаться в этом публично и, возможно, не признавался даже самому себе: ведь никто не знал, чем кончился бы чешский эксперимент, если бы его не раздавили советские танки.