Горбачев. Его жизнь и время - Уильям Таубман

Никакого сопротивления не было. Еще утром 11 марта Горбачев сообщил Воротникову, что ему только что позвонили несколько членов Политбюро и сказали, что поддержат его. “А вы?” – спросил Горбачев. “Разумеется”, – ответил Воротников. Громыко сдержал обещание. Когда собрались все участники заседания, он выступил первым. По его словам, Горбачев обладал “безграничной созидательной энергией и вдобавок решительным желанием делать больше, и делать это лучше”. Он “никогда не ставит на первое место личные интересы. Он всегда действует прежде всего в интересах партии, в интересах общества, в интересах народа”. У Горбачева есть и “значительный опыт”, “знания” и “выдержка”. “Мы наверняка не ошибемся, если изберем его генеральным секретарем”. Тихонов поддержал кандидатуру Горбачева: “Это контактный человек, с ним можно обсуждать вопросы, обсуждать на самом высоком уровне”. Гришин снова подтвердил, что не претендует на власть: “Мы просто не можем назначить на должность генерального секретаря никого, кроме Михаила Сергеевича Горбачева”. Теперь и другие члены Политбюро бросились наперебой восхвалять Горбачева. Михаил Соломенцев (председатель комитета партийного контроля): “Безграничная энергия”, “широкий кругозор”, “дух новаторства”, “требовательность” и в то же время “большой такт”. Алиев: “Скромный, сдержанный и доступный”. Романов: “эрудированный”. Воротников: “Прислушивается к мнению других”, “всегда готов помочь”, но “не просто добрый руководитель”, а “умеет быть требовательным”. Борис Пономарев (давний идеолог, секретарь ЦК и заведующий его международным отделом, кандидат в члены Политбюро): “Глубоко владеет марксистско-ленинской теорией”. Председатель КГБ Чебриков (выступая от имени всего КГБ и напоминая, что “голос чекистов – это и голос народа”): Горбачев “общителен”, “умеет прислушиваться к другим”, обладает “большой работоспособностью и огромной эрудицией”. Владимир Долгих (секретарь ЦК): “Искренний, смелый и требовательный”. Шеварднадзе: “Скромный, сдержанный и ответственный”. Лигачев: “Умственная и физическая сила”, “большая любовь к своей работе”. Рыжков: “Как политическая фигура он рос у нас на глазах”; “всегда старается двигаться вперед, не останавливаясь на достигнутом”. Константин Русаков (секретарь ЦК): “Это Человек с большой буквы”.

Несогласных не было. Тогда слово взял Горбачев. Самое главное, что члены Политбюро продемонстрировали единство. Он слушал их всех “с чувством большого волнения и тревоги”. Он ни за что не принял бы пост руководителя, сказал он, не имея их поддержки. Советскому обществу нужен “больший динамизм”, но – “нам не следует менять политический курс. Это верный, правильный, по-настоящему ленинский курс. Нам надо набирать темпы, двигаться вперед, выявлять недостатки, преодолевать их и еще увереннее смотреть в наше светлое будущее. Обещаю сделать все, чтобы оправдать высокое доверие партии и ваше доверие, товарищи”[642].

А в пять часов собрался пленум Центрального Комитета. Но члены ЦК явились задолго до начала. Они расхаживали по красивому мраморному вестибюлю, поглощали бесплатные закуски, в изобилии разложенные на фуршетных столах, и шептались друг с другом о том, что же будет дальше. Большинство надеялось, что Политбюро предложит им кандидатуру Горбачева, а не кого-нибудь из стариков. Раздался звонок – пора было начинать пленум. Все расселись по местам. По пути в президиум Лукьянову пришлось пройти мимо собравшихся “гигантов”. “Когда я вошел в зал, – вспоминал он, – все как один затихли. Все знали, где я работаю. Все понимали, что я знаю, кого сейчас назначат. Это было ужасно: стоит гробовая тишина, и все глядят на меня”[643].

Еще в лифте секретарь ЦК Долгих поинтересовался у Горбачева, подготовил ли тот “тронную речь”. Горбачев рассмеялся и ответил, что помощники подготовили – “на всякий случай”[644]. Наконец, дверь слева от президиума отворилась. В зал, скромно потупив глаза, вошел Горбачев, а за ним в порядке старшинства проследовали другие члены руководства. Члены ЦК встали. Горбачев подошел к центру трибуны, немного постоял, а потом призвал почтить минутой молчания память Черненко – “верного ленинца, выдающегося деятеля Коммунистической партии Советского Союза и Советского государства, международного коммунистического движения, человека чуткой души и большого организаторского таланта”[645]. Но “в атмосфере не было ни грамма огорчения и печали, – записал в тот день в дневнике Черняев, – мол, отмучился, бедолага, случайно попавший на неположенное место… Затаенная, если не радость, то ‘удовлетворение’ царило в воздухе – кончилась, мол, неопределенность и пора России иметь настоящего лидера”[646].

Горбачев предоставил слово Громыко. Тот заговорил хриплым голосом, не заглядывая ни в какие бумаги, и назвал имя Горбачева как человека, больше всего подходящего на пост генерального секретаря. У Горбачева “огромный опыт работы”. Он “показал себя… блестяще”, когда вел заседания Секретариата и Политбюро во время болезни Черненко. Он “всегда имеет свое мнение и прямо высказывает его, нравится или не нравится это собеседнику”. Он “человек глубокого ума… хорошо разбира[е]тся в сложнейших внутренних и внешних вопросах, вид[и]т все их грани, а не только белое или черное”. Он “хорошо и быстро схватывает суть процессов на международной арене”. “Широкая эрудиция” и “умение аналитически подходить” позволяют ему “разложить по полочкам каждый вопрос”, но при этом он “не только анализирует, но и обобщает, делает выводы”. Горбачева “отличает умение подходить к людям, организовать их, найти общий язык. Что это – дар природы или результат общественно-политического опыта? Я думаю, и то и другое”. Он решительно настроен “держать порох сухим”; он убежден, что “как ‘святая святых’ нашего дела надо держать оборону и проводить активную внешнюю политику”. “Одним словом, это деятель широкого, выдающегося масштаба, который с достоинством будет занимать пост Генерального секретаря”[647].

Горбачев вспоминал, как он слушал Громыко: “…был взволнован: никогда раньше мне не приходилось слышать о себе таких слов, такой высокой оценки”[648]. А чего он ожидал? Что еще мог сказать Громыко по такому поводу? Особенно, если вспомнить об устном уговоре, согласно которому успешно сыгранная роль царедворца, присягающего на верность новому лидеру от имени всей “старой гвардии”, принесет ему должность главы государства. Ритуальное славословие требовалось ото всех без исключения. Его не избежали даже Тихонов, Гришин и Романов, да и сам Горбачев еще недавно пел Черненко насквозь лживые дифирамбы. Но Горбачев пояснял, что Громыко произносил свою речь без письменного текста, потому-то она и “казалась особенно искренней”. Черняев тоже подтверждает, что Громыко говорил “как не принято говорить” на подобных собраниях – “без бумажки, в вольном стиле”. Однако дело было не только в этом. Громыко умело подчеркнул те достоинства Горбачева, которые тот сам больше всего ценил в себе. В этот волнующий момент, когда его заветная мечта готова была вот-вот осуществиться, Горбачев отбросил всякое недоверие и позволил себе поверить в то, что Громыко говорит совершенно искренне, или, по крайней мере, в то, что Громыко говорит сущую правду. Черняев вспоминал: как только Громыко назвал Горбачева, “зал взорвался овацией, сравнимой с той, которая была при избрании Андропова (и ничего похожего на кислые аплодисменты, когда избирали Черненко). Овация шла волнами и долго не успокаивалась”[649]. В продолжение этой речи, вспоминал Болдин, все неотрывно смотрели на Горбачева, а тот “сидел некоторое время, опустив голову, потом поднял глаза и попытался остановить аплодисменты. Но, заметив его жест, люди лишь захлопали еще громче”[650].