Дело Ливенворта - Анна Кэтрин

Меж выполненьем замыслов ужасных И первым побужденьем промежуток Похож на призрак иль на страшный сон: Наш разум и все члены тела спорят, Собравшись на совет, и человек Похож на маленькое государство, Где вспыхнуло междоусобье[41].

Уильям Шекспир. Юлий Цезарь

Я не плохой человек, я просто запальчивый. Честолюбие, любовь, ревность, ненависть, месть – для кого-то чувства проходящие, но для меня – бушующие страсти. Нет, они тихие, скрытные, свернувшиеся змеи, которые не пошевелятся, пока их не разбудить, но потом – смертельный бросок и беспощадная борьба. Об этом не знают даже те, кто знаком со мной ближе всего. Моя мать не знала об этом. Сколько раз я слышал от нее: «Если бы Трумен был почувствительнее! Если бы Трумен не был таким безразличным! Короче говоря, если бы у Трумена было больше сил!»

То же самое в школе. Никто не понимал меня. Они считали меня робким, обзывали размазней. Три года они меня так называли. А потом я пошел против них. Я подстерег их заправилу, повалил на землю, перевернул на спину и наступил на него. Он был красавчиком до того, как моя нога опустилась на него, а после… Больше он меня размазней не называл. В магазине, в который я устроился позже, я встретил еще меньше понимания. Я всегда был пунктуален и четко выполнял свои обязанности, но меня считали там хорошей машиной и ничем бóльшим. Разве может иметь сердце, душу и чувства человек, который не любит охоту, не курит и никогда не смеется? Я умел хорошо считать, но для этого не нужно ни сердца, ни души. Я мог день ото дня, месяцами заполнять журналы, не сделав ни одной помарки, но это только доказывало, что я именно то, чем они меня считали, – обычный автомат. Я позволял им так думать, не сомневаясь, что однажды они тоже изменят свое мнение, как это происходило с другими. Дело в том, что просто я никого не любил достаточно сильно, даже себя, чтобы меня трогало чье-то мнение. Жизнь казалась мне пустой – мертвая пустыня, которую нужно пересечь, хочу я того или нет. И так могло продолжаться до сего дня, если бы я не повстречал мисс Мэри Ливенворт. Когда спустя девять месяцев я поменял контору в магазине на место в библиотеке мистера Ливенворта, пылающий факел вспыхнул у меня в сердце, и его пламя не угасло и поныне. И никогда не угаснет, пока не исполнится то, что меня ждет!

Как красива она была! Когда в первый вечер я прошел со своим новым работодателем в гостиную и увидел эту женщину в сиянии наполовину притягательного, наполовину ужасающего очарования, то словно при вспышке молнии увидел, каким будет мое будущее, если я останусь в этом доме. Она держалась надменно и лишь бросила на меня мимолетный взгляд. Но ее пренебрежение при первой встрече произвело на меня очень небольшое впечатление. Достаточно было того, что мне позволили находиться рядом с ней и взирать на эту красоту, не боясь упрека. О, это было все равно что всматриваться в опоясанный цветами кратер пробуждающегося вулкана. Страх и восторг наполняли каждый миг, проведенный там, но страх и восторг стали смыслом моей жизни, и я бы не смог уйти из этого дома, даже если бы захотел.

И так было всегда. Невыразимая боль и невыразимое наслаждение были в чувстве, с которым я смотрел на нее. Несмотря на все это, я не переставал изучать ее – час за часом, день за днем: ее улыбки, ее движения, то, как она поворачивает голову или поднимает веки. И я это делал не просто так. Я хотел вплести ее красоту в суть своего существования, чтобы уже ничто и никогда не смогло вырвать ее оттуда. Ибо тогда я видел так же ясно, как вижу сейчас, что она, хоть и была кокетлива, никогда бы не снизошла до меня. Нет! Я мог лечь у ее ног и позволить растоптать меня, она даже не обернулась бы посмотреть, на что наступила. Я мог проводить дни, месяцы, годы, изучая алфавит ее желаний, а она даже не поблагодарила бы меня за старание, не вскинула бы ресницы, чтобы посмотреть на меня, когда я прохожу мимо. Для нее я был пустым местом. Я не мог быть ничем иным, если бы только – эта мысль пришла ко мне не сразу – каким-то образом не стал ее хозяином.

Тем временем я писал под диктовку мистера Ливенворта и неизменно радовал его своей работой. Моя методичность пришлась ему по душе. А что до другого члена семьи, Элеоноры Ливенворт, то она относилась ко мне со снисхождением и сочувствием, какие можно было ожидать от человека ее склада. Без фамильярности, но по-доброму, не как к другу, а как к одному из домашних, которого она каждый день встречает за столом и который, как видели все остальные, не был особенно счастливым и не подавал больших надежд.

Минуло полгода. Я узнал две вещи: во-первых, что Мэри Ливенворт нравится ее положение наследницы крупного состояния больше, чем что бы то ни было; во-вторых, что она хранит какую-то тайну, которая угрожает ее положению. Какое-то время у меня не было возможности узнать природу этой тайны. Но когда позже я догадался, что это любовь, во мне, как это ни странно, поселилась надежда. Ибо к тому времени я уже изучил мистера Ливенворта почти так же хорошо, как его племянниц, и знал, что в вопросе такого рода он не потерпит возражений, что в схватке этих двух личностей может родиться нечто такое, что даст мне власть над Мэри Ливенворт. Меня беспокоило лишь то, что я не знал имени человека, который был ей интересен. Но вскоре мне повезло. Однажды, месяц тому назад, я сел, как обычно, просматривать почту мистера Ливенворта. В одном письме – забуду ли я его когда-нибудь? – говорилось следующее:

«Хоффман-хаус»

1 марта 1876

Мистеру Хорейшо Ливенворту

Дорогой сэр, у Вас есть племянница, которую Вы любите и которой доверяете, которая стоит всей любви и всего доверия, которое Вы или любой другой человек может ей дать, так прекрасна, так очаровательна, так нежна она лицом, телом, манерами и речами. Но, дорогой сэр, у каждой розы есть шипы, и Ваша роза – не исключение из этого правила. Как она ни мила, как ни очаровательна, как ни нежна, она способна не только растоптать права того, кто доверял ей, но и разбить сердце, ранить душу того, с кем ее связывает долг, кого она обязана чтить и уважать.

Если не верите этому, спросите, глядя в ее жестокое, колдовское лицо, кто такой ее и Ваш смиренный слуга

Генри Ричи Клеверинг

Если бы бомба разорвалась у моих ног или сам нечистый явился по моему зову, я и то был бы поражен меньше. Не только имя, начертанное в конце этих удивительных слов, было неизвестно мне, но и все послание было написано так, будто его автор считал себя ее хозяином, а как вы знаете, я сам надеялся занять это положение. Несколько минут я простоял, терзаемый горчайшей яростью и отчаянием, но потом успокоился, сообразив, что вместе с этим письмом у меня в руках, в сущности, оказалась ее судьба. Другой мужчина, пожалуй, сразу пошел бы к ней и, угрожая передать письмо дяде, попытался бы добиться умоляющего взгляда, если не большего, но я… У меня были планы куда грандиознее. Я знал, что она должна оказаться в совсем отчаянном положении, чтобы я смог надеяться заполучить ее. Она должна чувствовать, что соскальзывает с края пропасти, чтобы ухватиться за первое же предложение помощи. Я решил, что письмо должно попасть в руки моего работодателя. Но оно было вскрыто. Как передать его в таком виде, не вызывая подозрений? Мне представлялся лишь один способ: сделать так, чтобы он увидел, как я его открываю, и решил, что я делаю это только сейчас. Поэтому я, дождавшись, когда он зашел в свою комнату, направился к нему с письмом в руках, по дороге отрывая край конверта. Развернув письмо, я бросил беглый взгляд на его содержание и положил на стол перед мистером Ливенвортом.