Белый шум - Дон Делилло

– Значит, вы утверждаете, что именно так люди поступали с незапамятных времен.

– И до сих пор так поступают. Люди делают это в маленьком масштабе личной жизни, делают это группами, толпами, массами. Убивают, чтобы выжить.

– Звучит жутковато.

Казалось, он пожал плечами:

– Кровопролитие никогда не бывает беспорядочным. Чем больше народу вы убиваете, тем большую власть над собственной смертью получаете. В самой жестокой и огульной расправе всегда кроется тонкий расчет. Говорить об этом – вовсе не значит пропагандировать убийство. Мы с вами – два профессора в среде обитания интеллектуалов. Наш долг – изучать течение мысли, докапываться до смысла людских поступков. Но представьте, как возбуждает победа в смертельной схватке, вид истекающего кровью подонка!

– Замышляйте убийство – вот что вы хотите сказать. Но ведь, в сущности, любой заговор – уже убийство. Плести интриги – значит умирать, знаем мы это или нет.

– Плести интриги – значит жить, – сказал он.

Я посмотрел на него. Вгляделся в его лицо, перевел взгляд на руки.

– Наш жизненный путь начинается с хаоса, с детского лепета. Вступая в жизнь, мы пытаемся сделать ее целенаправленной, разработать какой-то план. В этом чувствуется самоуважение. Вся ваша жизнь – это схема, план, график. Правда, план неудавшийся, но дело не в этом. Планировать жизнь – значит придавать ей смысл, пытаться контролировать ее, делать более или менее сносной. Эти попытки не прекращаются даже после смерти – мало того, именно после смерти они могут увенчаться успехом. Похоронные обряды порой помогают довести задуманное до конца посредством ритуала. Представьте себе похороны государственного деятеля, Джек. Все продумано до мелочей, все идет строго по плану, согласно заведенному порядку. Вся страна затаила дыхание. Усилия огромного и всемогущего правительства сосредоточены на проведении церемонии, после которой от хаоса не должно остаться и следа. Если все оканчивается благополучно, если цель достигнута, то вступает в силу некий естественный закон совершенства. Страна избавляется от тревог, становится ясно, что покойный прожил жизнь не зря, да и вообще жизнь вновь обретает смысл, делается более полноценной.

– Вы уверены? – спросил я.

– Что-то замышлять, на что-то нацеливаться, приводить в порядок время и пространство – только так можно расширить возможности человеческого сознания.

В колледж мы возвращались кружным путем. Тихие улицы в глубокой тени, мешки с мусором, выставленные на тротуары. Мы перешли закатный путепровод, ненадолго остановившись посмотреть, как мимо проносятся машины. В стекле и хроме отражалось солнце.

– Вы убийца или смертник, Джек?

– Вы же знаете ответ. Я всю жизнь был смертником.

– В таком случае, что вы можете сделать?

– А что вообще может сделать смертник? Разве не ясно, что человек такого склада не способен переметнуться на сторону противника?

– Давайте поразмышляем об этом. Рассмотрим, так сказать, нрав зверя. Животного мужского пола. Разве в душе мужчины нет неисчерпаемого запаса, резерва, источника потенциального физического насилия?

– Теоретически, наверно, есть.

– А мы и рассуждаем чисто теоретически. Именно так мы и рассуждаем. Двое друзей на улице, в тени деревьев. Как же еще, если не теоретически? Разве не там – глубинная залежь, нечто вроде месторождения сырой нефти, которое можно использовать, когда представится случай? Огромное черное озеро мужской ярости.

– Вот и Бабетта о том же. О кровожадной ярости, чреватой убийством. Вы рассуждаете так же.

– Удивительная женщина. Она права или нет?

– Теоретически? Вероятно, права.

– Разве нет в мужской душе некоего грязного пространства, о котором вы бы предпочли ничего не знать? Пережитка некоего доисторического периода, когда по земле бродили динозавры, а мужчины сражались кремневыми орудиями? Когда убить – значило выжить?

– Бабетта говорит о мужской биологии. А может, не о биологии, а о геологии?

– Разве это имеет значение, Джек? Мы лишь хотим выяснить, есть ли все это в глубине души самого скромного и благоразумного человека.

– Думаю, есть. Вполне возможно. Смотря по обстоятельствам.

– Так есть или нет?

– Есть, Марри. Ну и что?

– Просто я хочу это от вас услышать. Только и всего. Просто пытаюсь установить истины, которыми вы и без того владеете, – истины, которые на неком элементарном уровне всегда были вам известны.

– Вы хотите сказать, что смертник может стать убийцей?

– Я всего лишь приглашенный преподаватель. Я теоретизирую, хожу на прогулки, восхищаюсь деревьями и домами. У меня есть мои студенты, моя арендованная комната; мой телевизор. Иногда я беру на заметку то слово, то образ. Я восхищаюсь газонами, верандами. Какая замечательная вещь – веранда! Как я жил до сих пор без веранды, на которой можно посидеть? Я размышляю, строю догадки, постоянно делаю записи. Сюда я приехал думать и смотреть. Хочу предупредить вас, Джек. Я и впредь буду упорно этим заниматься.

Мы миновали мою улицу и стали подниматься в гору к колледжу.

– Кто ваш доктор?

– Чакраварти, – сказал я.

– Хороший врач?

– Откуда мне знать?

– У меня вывих плеча. Старая сексуальная травма.

– Я боюсь к нему обращаться. Распечатку своей смерти я спрятал в нижний ящик комода.

– Я знаю, как вам приходится. Но самое трудное еще впереди. Вы уже попрощались со всеми, кроме самого себя. А как человек прощается с собой? Весьма любопытная экзистенциальная дилемма.

– Это уж точно.

Мы прошли мимо административного корпуса.

– Очень жаль, что это скажу именно я, Джек, но не сказать нельзя.

– Что?

– Лучше уж вы, чем я.

Я мрачно кивнул.

– Почему этого нельзя не сказать?

– Потому что друзья должны быть откровенны друг с другом до конца, какой бы горькой ни была правда. Я бы чувствовал себя ужасно, если бы не сказал вам то, что думаю, – особенно в такой момент.

– Я ценю это, Марри. Действительно ценю.

– К тому же, это часть всеобщего опыта умирания. Не важно, размышляете вы об этом осознанно или нет, но на каком-то уровне вы отдаете себе отчет в том, что все вокруг думают: «Лучше уж он, чем я». Это вполне естественно. Нельзя ни винить этих людей, ни желать им зла.

– Все, кроме моей жены. Она хочет умереть первой.

– Зря вы так уверены, – сказал Марри. У входа в библиотеку мы пожали друг другу руки. Я поблагодарил его за откровенность.

– Именно к этому все, в конце концов, и сводится, – сказал он. – Человек всю жизнь прощается с другими людьми. Как же он прощается с самим собой?