Меня зовут женщина - Мария Арбатова

Это я могла услышать в минуты первой встречи, но выдерживать вино столько лет, чтобы открыть пробку и обнаружить испорченную воду… На несколько дней я потеряла вкус к жизни и ходила как после тяжелой болезни, когда уже ничего не болит, но интоксикация гнет плечи к земле. Через неделю навестила Л. Оделась попроще, французские духи иссякли, можно было капнуть во флакон водички, поболтать ею и вылить на голову, но не было стимула. Я знала, что Л. оставлен очередной женой, знала, что у меня нет призвания быть писательской нянькой, и инстинкт самосохранения включил внутри светофоры на красный свет. Л. относился к изысканным паразитам, идеология которых гласила: «Несите меня по жизни, ведь я такой тонкий, ранимый и незащищенный, ведь мне все можно». Эти обоих полов слетались на меня всю жизнь как пчелы на мед.

Он встретил меня в белой рубашке, галстуке и с шампанским. Мы выпили, он сообщил, что очень одинок, что на свете так мало женщин, способных забыть о своих проблемах и решать проблемы любимого, что он не богач, не сексуальный гигант, но трагический благородный герой нашего времени, готовый наполнить жизнь близких смыслом причастности…

– Я уезжаю за границу. Видимо, навсегда, – притормозила я его монолог.

Он надулся, потому что уже все решил за меня, потом подошел сзади и внюхался в мои волосы, отчего у меня закружилась голова.

– Я приеду к тебе, – сказал Л. трагическим голосом и начал стаскивать с меня свитер.

Я понимала, что эта постель означает «тронул девушку – женись!» с моей стороны и, расслабившись на секунду, я бросаю все отвоеванное у человечества пространство коту под хвост. Л. показался мне сизифовым камнем, с большим трудом дотянутым до вершины горы и готовым свалиться вниз, придавив меня по дороге. Быть женой Л.? То есть никем?

Завидная работа быть чьей-то тенью и чьей-то свитой… Способен ли мужчина дать женщине количество любви, компенсирующее отнятую внутреннюю состоятельность? Даже если да, даже если несколько мужчин сложатся в эту кассу и наполнят ее золотом обожания… Все равно – я у себя одна.

– Я забыла сигареты. Мне нужна сигарета, – картонным голосом попросила я.

– Я бросил курить, но в кабинете есть какие-то сигареты, – раздосадованно сказал он и пошел в кабинет. – Почему ты надела свитер, у нас так мало времени, – удивился он, вернувшись.

– Холодно, – прошептала я и закурила, глядя в пол. Я курила предельно включенно, как будто сигарета могла меня спасти. И она спасла. У меня закружилась голова, поехали стены, и меня затошнило.

– Что там в сигарете? – застонала я, почти теряя сознание.

– Какая-то легкая травка. Друзья привезли, – пожал он плечами.

На каменных ногах я добежала до туалета и закрыла задвижку. Меня выворачивало полчаса. Л. стоял под дверью и лепетал:

– Деточка, бедная деточка! Ах, я дурак, старый дурак, надо было сначала самому попробовать!

Я выползла бледнее снега, он отвез меня в гробовой тишине. Сказать нам уже было нечего. Не так сильна была сигарета, как потребность в накладке, а может быть, бунтовал мой организм, проведший десять часов под общим медицинским наркозом и столько же под экспериментально-половым с В.

Последний раз мы виделись с Л. на похоронах Арсения Тарковского, мы жарко обнялись и разошлись заплаканные. Впрочем, я не поручусь, что он узнал меня, как это уже случалось с ним.

* * *

Многому научили меня западные феминистки.

– Всякий раз, когда я собираюсь замуж, я просчитываю, какой частью моего внутреннего мира заставит меня пожертвовать этот человек, – говорила мне одна американка.

– Общение с мужчиной имеет смысл только в том случае, если вы созидаете, а не разрушаете друг друга, – говорила мне одна француженка.

– Я не буду считать себя полноценным человеком, если пространство быта, в том числе и связанного с детьми, не будет поделено с мужчиной пополам, – говорила мне одна немка.

Обучение феминизму состояло в том, что, пожив с мужчиной, делящим домашние обязанности пополам, воспринимаешь всякого другого как врага и обидчика. Мой второй муж научил меня осознавать себя большим подарком человечеству. Он научил меня решать проблемы, разделяя их на части, а не нагромождая до полного обвала. А еще тому, что счастливый брак – это не когда на седьмом году семейной жизни к тебе в окно влезают с букетом в зубах, а когда тебя ежесекундно уважают и не ходят ногами по твоей душевной территории.

Но нельзя же быть ученицей собственного мужа. Как говорил классик: «Прикасаться к кумирам опасно и вредно, их позолота остается на ваших пальцах».

Я поднимаю к небу руки, позолоченные по локоть, и прошу:

– Небо, пошли мне учителя, которому бы я верила! Если нет умного – пошли доброго, если нет доброго – пошли честного! И пусть он будет похож на мою первую учительницу Ирину Васильевну…

Но небо созерцает меня в ответ с бледной холодной улыбкой.

Мы возвращаемся из дома отдыха, ровно неделю я буду плеваться, а к уик-энду сломаюсь и соглашусь на следующий.

Проблема состоит в том, что я проживаю с обоими мужьями в одной квартире. К настоящему времени у всех уже нежнейшие отношения, но в конце недели появляется острое желание разобраться, «кто кому Вася», и побыть вдвоем.

Бывший муж врывается к нам, как только мы материализуемся в квартире.

– Хотите новость?

– Хотим!

– Это государственная тайна!

– Тем более, говори быстрей!

– Наша капелла будет исполнять Российский государственный гимн.

– А разве он уже есть?

– Музыка Глинки, слова народные.

– Покажи слова.

– Вот двадцать три варианта, отобранные из присланных на конкурс. – Бывший муж приносит пачку листов, и мы бросаемся читать их, даже не распаковав вещи.

Сначала мы втроем хохочем, потому что все двадцать три варианта могут конкурировать только в смысле пародийности, а потом все трое огорчаемся, потому что все двадцать три могут конкурировать еще и в бесстыдстве. И все эти Иван Иванычи из сел, сладострастно рифмующие «Кремля – земля», «Россия – ты сила», хотят только славы и денег, полагающихся автору гимна. И мы, соединенные судьбой и квартирой писательница, правительственный чиновник и певец, оказываемся поражены цинизмом всех этих Иван Иванычей, привыкших считать, что это мы, интеллигенты, всю жизнь испохабили, а вот за ними стоит избяное-нутряное-исконное-посконное.

– Кто отбирал это? – спрашиваю я.

– Правительственная комиссия. Но там есть двадцать четвертое запасное место для кого-нибудь из твоих дружков, – говорит бывший муж.

– А нельзя оставить одну музыку Глинки? Ну, если в стране в настоящее время нет слов для государственного гимна, нельзя же брать первые попавшиеся? – сокрушаюсь я.

– Во-первых, слова найдут, во-вторых, какая страна, такой и гимн, – отвечает муж теперешний.