Веяние тихого ветра - Франсин Риверс

Негодуя, Марк взял Юлию за руку и решительно вывел ее из комнаты. К тому времени, когда они дошли до входной двери, Юлия уже почти бежала. Марк усадил ее в крытый паланкин, ожидавший их на улице, и сам сел рядом с ней. Тут же подошел раб Калабы, который передал Юлии ее вещи. Четыре других раба подняли паланкин и направились к дому.

— Ты хуже отца, — обиженно произнесла Юлия, взглянув на Марка и тут же отвернувшись. — Никогда в жизни не оказывалась в такой глупой ситуации!

— Ничего, переживешь, — сухо сказал он. Он хорошо знал Юлию, поэтому понял, что нет смысла запрещать ей снова видеться с Калабой. Запрет будет твердой гарантией того, что Юлия обязательно с ней встретится. — Надеюсь, до нашего возвращения ты успеешь придумать какую–нибудь историю, чтобы рассказать ее матери и отцу, если не хочешь весь остаток траура провести запертой в своей комнате с охраной в дверях.

Юлия снова посмотрела на него уничтожающим взглядом.

— А я‑то думала, что ты мне друг.

— Это действительно так, но все дело, которое мы делали с отцом, ты испортила сегодня своей дурацкой выходкой. Замолчи и подумай лучше о том, что ты им скажешь, когда мы придем домой.

— А как ты узнал, где меня искать? — спросила Юлия, потом блеснула глазами. — Хадасса!

— Она тебя не выдавала, — сурово сказал Марк, явно не желая, чтобы Юлия всю вину за случившееся свалила на эту маленькую иудейку. — Она ничего не сказала мне, пока я не заставил ее это сделать, и то только потому, что она хочет тебя защитить. Хадасса так же, как и я, прекрасно знает, что произойдет, если в доме узнают про тебя всю правду.

Юлия подняла голову.

— Я велела ей сказать отцу и матери, что пошла поклониться в храм Геры.

— Именно это она мне и сказала. Храм Геры! — Марк саркастически засмеялся. — Но только я не вчера родился, а уж отец с матерью тем более. Енох сказал мне, что к тебе приходила Октавия, а весь Рим знает, что твою подругу никто и никогда не увидит поклоняющейся богине домашнего очага, семьи и деторождения!

— Она мне больше не подруга.

— Что еще случилось?

— Ничего, — отрезала Юлия, и ее щеки запылали. — Устала я от ее покровительственного тона и важничанья. Калаба куда интереснее.

На скулах Марка заиграли желваки.

— Тебе, значит, нравится ее идея превосходства женщин над мужчинами. Тебе нравится идея о возможности со временем стать богиней.

— Мне нравится идея быть хозяйкой собственной жизни.

— Это вряд ли произойдет в обозримом будущем, дорогая сестричка. Если только нам не удастся пройти в дом незамеченными.

Сделать им это не удалось. Феба ждала их.

— Я уже была в твоей комнате, Юлия, но тебя там не было. Где ты была, Юлия?

Юлия рассказала ей историю о том, что ходила в храм Геры, затем добавила, что была на рынке, чтобы посмотреть целительный амулет для отца. К удивлению Марка, она достала из своей сумочки подвеску из сердолика.

— Купец заверил меня, что этот камень обладает удивительными целебными свойствами, — она протянула подвеску матери. — Надеюсь, что, если отец будет его носить, ему будет лучше.

Феба взяла украшение в руки и долго его рассматривала. Ей больше не хотелось задавать никаких вопросов; она хотела верить в то, что Юлия ушла из дома из желания поклониться в храме в купить подарок для Децима, но в сердце своем она знала, что это неправда. Подвеска из сердолика лежала в сумке вместе с другими подвесками, которые Юлия купила себе. Следовательно, «подарок» на самом деле был взяткой — или запоздалой мыслью.

Глубоко вздохнув, Феба вернула сердолик дочери.

— Подари его отцу, когда у тебя закончится траур, Юлия. Если ты подаришь его сейчас, он захочет узнать, где и когда ты его купила.

Юлия сжала украшение в руке.

— Ты мне не веришь? Родная мать думает обо мне плохо! — сказала она, испытывая гнев и жалость к самой себе. Она снова стала запихивать украшение в сумку, рассчитывая на то, что мать запротестует. Когда же этого не случилось, на глаза у Юлии навернулись слезы. Она подняла голову и увидела во взгляде Фебы разочарование. Чувствуя себя виноватой, она покраснела, но непослушание заставляло ее упрямиться. — Я хочу пойти к себе. Или мне на это тоже надо спрашивать разрешения?

— Я не сержусь на тебя, Юлия, — спокойно сказала Феба.

Юлия бросилась вон из комнаты. Феба смотрела, как ее красивая юная дочь в гневе убегает. Она устала все время придумывать поступкам Юлии какие–то оправдания. Иногда ей было интересно, знакомо ли вообще ее детям понятие совести. Похоже, что они совершенно не задумываются над тем, как скажутся их действия на других людях, и в первую очередь на Дециме. Она посмотрела на Марка.

— Она действительно ходила в храм? — спросила Феба, но тут же покачала головой и отвернулась. — Можешь ничего не говорить. Еще не хватало, чтобы я заставляла тебя лгать мне, оправдывая ее. — Пройдя в другой конец комнаты, она села в кресло.

Подавленный вид матери обеспокоил Марка.

— Она еще молода, мама. Срок траура, который определил для нее отец, просто неразумен.

Феба ничего не сказала. Ей пришлось бороться со своими чувствами. Она часто соглашалась с сыном, потому что Децим мог быть жестоким, требуя безоговорочного подчинения, и не принимать во внимание юношеский энтузиазм и индивидуальные особенности. И все же ни Марк, ни Юлия не понимали главного. Феба подняла голову и серьезно посмотрела на сына.

— Твой отец — глава семьи и дома.

— Я это тоже прекрасно понимаю, — сказал Марк. Именно по этой причине он старался как можно меньше времени проводить в этом доме и приобрел себе собственный дом.

— Тогда уважайте и слушайтесь его.

— Даже если он не прав?

— Мнения на этот счет могут быть разные, а Юлия — его дочь. Твое вмешательство только ухудшает ситуацию.

Марк сжал руки.

— Ты меня обвиняешь в том, что произошло сегодня? — сердито спросил он. — Я никогда не поощрял ее непослушание отцу.

Феба встала.

— Да, действительно, хотя ты, похоже, не видишь, что делаешь сам. Каждый раз, когда ты открыто споришь с ним и обвиняешь его в неразумности и несправедливости, ты тем самым подстрекаешь Юлию к тому, чтобы не уважать его и предаваться только своим удовольствиям. Так куда она ходила сегодня, Марк? Что доставляет Юлии радость?

— Ты сомневаешься в моральном облике своих детей?

Феба улыбнулась, но ее улыбка получилась горькой.

— О какой морали ты говоришь, Марк? О старой, которая учит, что дети должны слушаться своих родителей, или о новой, призывающей вас делать все то, что вам захочется?

— Я уже взрослый человек, мама. Юлии шестнадцать лет, и она уже вдова. Мы с ней не дети, хотя вам с отцом хочется нас таковыми видеть. Мы личности и имеем право стремиться к счастью по–своему.