Смертельный холод - Луиз Пенни

Она ненадолго замолчала, вспоминая, на ее лице застыла улыбка.

– Матушка была зла, как тысяча чертей. Ей пришлось отправиться на поиски Бога в Индию, а Он все это время был здесь. Она отправилась в Кашмир, а я просто пошла открывать дверь.

– Оба путешествия дальние, – сказал Гамаш. – А Кей?

– Кей? Нет, не думаю, чтобы она совершила такое же путешествие. Мне кажется, ее это пугает. Я думаю, Кей многое пугает.

– Клара Морроу нарисовала вас в виде трех граций.

– Вот сейчас? Когда-нибудь мир откроет для себя эту женщину и удивится, какая же она замечательная художница. Она видит то, что недоступно другим. Она видит в людях их лучшие качества.

– Она определенно видит, как вы трое любите друг друга.

Эм кивнула:

– Я их очень люблю. Я люблю все это.

Она оглядела весело украшенный зал, посмотрела на огонь, потрескивающий в каминах, на Оливье и Габри, которые разговаривали с клиентами, скользнула взглядом по ценникам, висящим на стульях, столах и канделябрах. Габри, когда его вдруг особенно начали раздражать эти ценники, в один прекрасный день стал обслуживать клиентов, повесив ценник и себе на шею.

– После того как я открыла дверь, моя жизнь коренным образом изменилась. Теперь я счастлива. Удовлетворена. Забавно, правда? Чтобы найти счастье, мне понадобилось побывать в аду.

– Люди считают, что я должен быть циничным – такая, мол, у меня работа, – услышал собственный голос Гамаш. – Но они не понимают. Все точно так, как вы сказали. Я провожу дни в последней комнате дома – в той, которую мы запирали и прятали даже от себя самих. В той, где обитают наши монстры, зловонные, гниющие и поджидающие нас. Моя работа состоит в том, чтобы находить тех, кто забирает жизни других людей. А чтобы их находить, я должен понимать их мотивы. Для этого мне нужно забираться в их мозги и открывать последнюю дверь. Но когда я выхожу оттуда, – он распахнул руки энергичным движением, – я вдруг вижу, что мир живее и прекраснее, чем всегда. Чем чаще видишь худшее, тем больше ценишь лучшее.

– Все так, – кивнула Эмили. – Вы любите людей.

– Я люблю людей, – признал он.

– А что ваш Бог делал с той стеной в столовой?

– Писа́л на ней.

– Бог писа́л на стене столовой?

Эм удивилась, хотя и не поняла почему. Ведь ее Бог пришел к ней с дорожным знаком фабричного изготовления.

Гамаш кивнул, вспоминая седого красивого рыбака у москитной двери в жужжащей мухами и наполненной запахом моря столовой. Рыбак смотрел на Гамаша и улыбался. Не той сияющей улыбкой во весь рот, которую он видел несколько минут назад, но дружеской и успокаивающей, которая словно говорила: Он все понимает и все будет хорошо.

Гамаш поднялся, прошел в выгородку, где сидел рыбак, и прочел надпись на стене. Вытащил свой блокнот, напичканный фактами о смертях, убийствах и скорби, и переписал четыре простые строки.

Теперь он знал, что должен делать. Не потому, что он смелый человек или хороший человек, а потому, что у него нет выбора. Он должен вернуться в Монреаль, в управление Квебекской полиции и разобраться с делом Арно. Он уже несколько месяцев знал, что должен сделать это, но бежал от неизбежного, прятался за ежедневной работой. Прятался за мертвыми телами и важнейшей благородной задачей найти убийц, словно он был единственный в управлении, кто мог справиться с этим.

Надпись на стене не сказала ему, что он должен сделать. Он и сам знал. Просто эта надпись дала ему мужество сделать то, что нужно.

– Но откуда вы знаете, что сделали то, что нужно? – спросила Эм, и Гамаш понял, что сказал все это вслух.

Голубые глаза неотрывно смотрели на него. Но что-то сдвинулось. Разговор, казалось, приобрел другую цель. В Эмили чувствовалась какая-то энергия, которой он не замечал раньше.

– Не знаю. Даже теперь я не уверен на все сто процентов. Многие убеждены, что я совершил ошибку. Вы это знаете. Уверен, вы читали об этом в газетах.

Эмили кивнула:

– Вы предотвратили убийство – суперинтендант Арно и двое его коллег больше никого не убили.

– Я предотвратил их самоубийство, – сказал Гамаш.

Он отчетливо помнил то заседание. Тогда он входил в верхушку полиции Квебека – верхушку, которая принимала решения. Пьер Арно был уважаемым старшим офицером, хотя Гамаш среди уважающих его не числился. Он знал Арно еще с первых дней работы в полиции, и они всегда не ладили. Гамаш подозревал, что Арно считает его слабаком, а сам он считал Арно задирой и грубияном.

Когда стало ясно, что совершили Арно и двое его подчиненных высокого ранга, и когда даже его друзья не могли отрицать очевидное, Арно просил только об одном – не арестовывать их. Пока. У Арно был охотничий домик в районе Абитиби к северу от Монреаля. Они уехали туда и не вернулись. Было решено, что так оно и лучше – для Арно, для его подельников и для их семей.

Все с этим согласились.

Кроме Гамаша.

– Почему вы их остановили? – спросила Эмили.

– Смертей и без того уже хватало. Пора было пустить в ход правосудие. Старомодное понятие. – Он поднял голову и улыбнулся, глядя ей в глаза. Прошло несколько секунд, прежде чем он продолжил: – Думаю, я был прав, но иногда меня все же одолевают сомнения. Я похож на викторианского проповедника. Я всегда сомневаюсь.

– Правда?

Гамаш снова посмотрел на языки пламени в камине и задумался – надолго, обстоятельно.

– Я бы снова сделал то же самое. Это было справедливо. По крайней мере, для меня.

После паузы он спросил:

– Кто такая была Л?

– Эль?

Гамаш вытащил из сумки деревянную шкатулку, перевернул ее низом вверх и показал на буквы, приделанные к днищу.

– Л, мадам Лонгпре.

Она все еще не отрывала от него взгляда, но в то же время ее глаза были устремлены куда-то далеко-далеко.

«Осторожно, гололед». Они почти добрались до места.

– Она была нашей подругой, – заговорила Эмили, глядя в глаза Гамашу. – Мы называли ее Эль, но она подписывалась одной буквой – «Л». – Впервые за много дней Эмили ощутила душевное спокойствие. – Она жила по соседству со мной. – Эм показала на маленький дом в квебекском стиле, с крутой металлической крышей и крохотными спальнями. – Ее семья продала его много лет назад и уехала отсюда. Это произошло после исчезновения Эль.

– А что случилось?

– Она была моложе нас. Очень миленькая, очень добрая. Такие дети часто становятся объектом насмешек. Но с Эль было иначе. Она была девочкой, которая пробуждала в других лучшие качества. Она была яркой, как ни посмотри. Золотая девочка во всех отношениях. Блестящая. Когда она входила в комнату, загорался свет и начинало сиять солнце.