Артист (Управдом – 4, осень 1928) - Андрей Никонов

Было в его голосе что-то такое, отчего Гриша подчинился. Он отставил кружку, сложил руки на коленях и уставился взглядом в фонарный столб.

— Сейчас ты допьёшь пиво, и пойдёшь к следователю, он как раз к себе отправился, в здание суда. И там расскажешь, как доску подпиливал, как патроны подменил, как Свирского из окна столкнул. Ну и про всё остальное. Парасюк тебя всё равно сдаст, будь уверен, он мне сам выложил вчера перед тем, как его в ГПУ доставили. Так Матвей Лукич говорит, будто ты всё это затеял, чтобы картину доснять и себе присвоить. А за это ему пообещал деньги, которые он Свирскому должен был отдать, только Парасюк в карты проигрался, и денег этих всё равно нет, а вот ты, выходит, по всем статьям соучастник.

— Никто ничего не докажет, — Розанов всё так же смотрел на столб, чуть раскачиваясь. — Его слово против моего.

— Да, тут ты прав, — Травин вздохнул, — только учти, Гриша, я не следователь, мне доказательства не нужны, если советский суд тебя не покарает, я это сделаю, и наказание будет куда хуже. Ты вот сейчас думаешь, что сбежишь, спрячешься, и всё, сухим из воды выйдешь. Но я тебя всё равно найду, рано или поздно, ты ведь чуть меня не убил. И Малиновскую.

— Это была ошибка, — Гриша повернулся к Травину, умоляюще сложил руки, губы его дрожали, — только Свирский должен был пострадать, никто больше. Доски я сам проверил, они прочно держались, а у маузера обойму поменял на пустую, кто же знал, что патрон в стволе останется. Клянусь, я потом жалел, но исправить уже никак нельзя было.

— Поэтому я с тобой и говорю, а не голову откручиваю.

— Вы бы знали, какой этот Свирский сволочь, — горько сказал помреж. Я ведь тоже хотел снимать, так он устроил, чтобы мне не дали своей работы, чтобы у него на побегушках остался.

— Не повод это, — Травин поднялся со скамейки, — людей убивать. Насчёт следователя ты понял? Поступи правильно, товарищ Розанов, за свои поступки отвечать надо. И плёнки верни, мы все старались, жалко, если пропадут.

Глава 27

+ Эпилог

Глава 27.

Воскресная слежка за преследователем закончилась быстро, даже не начавшись. В половине седьмого Травин занял место на скамье неподалёку от Спасского собора, оттуда отлично просматривались и площадь перед церковью, и подъезд здания бывшего кинотеатра, где теперь располагался Терский окротдел ГПУ. Мужчина уселся рядом с Сергеем, положил на доски газету и протянул руку.

— Василий Львович Румпель, — представился он.

Выглядел собеседник точно так же, как на портрете, что нарисовала Кольцова, и имя это Травину было знакомо — так звали помощника ветеринара Завадского.

— Платон Федорович меня прислал, — продолжал Румпель, топорща усики и ничуть не смущаясь того, что разговаривает с незнакомым человеком. — Он у нас, знаете ли, человек подозрительный, просил за вашей знакомой проследить, а теперь вот и вам кое-что передать. Не желаете ли пива выпить?

Пива Травин не пил, а вот от кваса не отказался. В Пятигорске продавали замечательный квас — на местных травах, душистый и плотный. Столики возле лавки, торгующей напитками и закуской, были высокие, без стульев, Румпель облокотился на столешницу, чуть не залезая усами в пышную шапку пены.

— Так что от меня господину Завадскому нужно? — спросил Сергей.

— Во вторник, — Василий Львович смотрел на Травина прямо, не пряча и не тараща глаза, — наша боевая группа пройдёт, так сказать, крещение огнём, и Платон Львович просит вас присмотреть за господином Федотовым. По нашим сведениям, человек он ненадёжный, дела с чекистами имел в недавнем прошлом, как бы чего не вышло. Он там будет не один, с Марией Ильиничной, вот наш предводитель и беспокоится. По вам видно, что не верите. Напрасно, Завадский вам полностью доверяет, не знаю, чем вы его так к себе расположили, и вообще, считайте это первым заданием.

Румпель исчез вслед за пивом, оставив Травина в одиночестве. Пришлось идти в театр вслед за Кольцовой и Бушманом, женщину Сергей поймал только в антракте возле буфета, и рассказал о прошедшем разговоре. Лена обещала всё передать своему новому поклоннику, она купила в буфете бутылку вина, заявила, что на трезвую голову издевательств над Чеховым не выдержит, и ушла обратно в зал, а Травин отправился по своим делам. После утренней беседы с Бушманом, окротдел ГПУ интерес к нему на время потерял, и больше не беспокоил.

. В понедельник на почтамте, куда Травин зашёл за очередным выпуском журнала, молодого человека перехватил Федотов. Глаза у телеграфиста, когда он приглашал Сергея, сияли, а руки нервно подрагивали, так что химический карандаш выводил на бланке телеграммы каракули.

— Сергей Олегович, позволь спросить, что ты делаешь завтра?

Травин удивился. Во-первых, совпадению — о вторнике говорил ему помощник Завадского, а во-вторых тому, что Федотов сидит на работе в понедельник, хотя обычно он делает это по вторникам, четвергам и субботам.

— Пришлось поменяться, — объяснил телеграфист, — мне кажется, Машенька хочет ответить на мои чувства завтра, на аэродроме. Понимаешь, волнуюсь очень, такие дела обычно с глазу на глаз решаются, а там вроде знакомые все, но недавние. А тебя я сто лет знаю, если придёшь, будет спокойнее. Да и Машенька говорила, чтобы я тебя позвал.

— Зачем?

— Думаю, — Федотов говорил чуть сбивчиво и тихо, чтобы другие служащие почты не услышали, — хочет обставить это как дружескую прогулку в компании, чтобы я заранее не догадался. Да и погода, говорят, будет лётная, сможешь в воздух подняться.

— Не знаю, — с сомнением протянул Сергей, — у меня воспитанница, ей тоже внимание нужно.

— Вот, — телеграфист поднял указательный палец. — Приедешь домой, и что она тут видела? Горы да пионеров. А так на аэродроме побывает, в самолёт её пустят, я с Лазаревичем договорюсь. Бери её с собой, к часу дня, скажем. Мы с собой продукты возьмём, устроим там пикник.

Сергей кивнул. Девочке и вправду было бы интересно посмотреть вблизи на летательные аппараты, рядом с границей не то что ребёнка, а и обычного советского служащего на аэродром не пустят, здесь — заплати пять рублей, и сиди за инструктором. Или вместо инструктора, если начальник авиашколы разрешит. А что вёл себя Федотов странно, так