Подлодка - Лотар-Гюнтер Буххайм

— Это, пожалуй, слишком, — ворчит второй вахтенный.

В тот момент, когда лодка оседлала следующую волну, он откидывает люк и сообщает вниз:

— Для командира: волны сильно ухудшают видимость. Прошу изменить курс: триста градусов.

На мгновение из открытого люка на мостик долетают звуки транслируемой внутри лодки музыки. Затем снизу раздается голос:

— Курс триста градусов разрешаю.

— Новый курс: триста градусов, — командует второй вахтенный рулевому.

Лодка медленно поворачивает, и волны начинают накатывать под углом на корму. Теперь она будет мотаться, как детская лошадь-качалка.

— Курс — триста градусов, — подтверждает рулевой снизу. Люк боевой рубки вновь закрывается.

Мое лицо горит, как будто я натер его своим рукавом. Не имею ни малейшего понятия, сколько раз по нему хлестанули плети воды. Я еще удивляюсь, что оно не распухло настолько, чтобы окончательно скрыть глаза. Нельзя ни разу моргнуть, чтобы не почувствовать боли. Кажется, мои веки стали в два раза больше, чем обычно. Боже, за что такое наказание?

Я молча киваю второму вахтенному, жду, пока крутящийся водоворот не покинет мостик, откидываю крышку и скрываюсь в люке.

Меня охватывает бездонная депрессия. Это мученичество — испытание нашей выносливости, проверяющее, доколе мы можем терпеть боль.

Радист принял позывные SOS с нескольких кораблей.

— Скорее всего, разбиты грузовые люки на транспортных судах, и вода заливает трюмы. К тому же, волны превратили спасательные шлюпки в щепки.

Старик перечисляет различные беды, которые шторм может доставить обычному кораблю:

— Если на какой-то из этих барж выйдет из строя рулевой механизм, или она потеряет винт, команде остается только молиться.

Рев воды, дробь водяных брызг и шипение воды в трюме составляют фоновую музыку глухим ритмичным ударам волн в носовую часть лодки.

Я могу только дивиться тому, что одичавшее море до сих пор не расплющило лодку и не разорвало ее сварные швы. Все наши потери на данный момент заключаются в нескольких разбитых тарелках и бутылках яблочного сока. Похоже, сама по себе лодка неуязвима для разбушевавшейся стихии. Но она постепенно заставляет нас встать на колени. Техника хорошо переносит шторм — в отличие от нас, простых людей, которые не слишком-то приспособлены к подобным мучениям.

По вялой активности в радиоэфире я делаю вывод о том, насколько безуспешно действуют подлодки. Требования сообщить свои координаты, обычные донесения, пробные радиосигналы — и больше ничего.

Мне на память внезапно приходит отрывок из книги Джозефа Конрада «Юнец», когда барк «Джудея», идущий с грузом угля в Бангкок, попадает в зимний атлантический шторм, который потихоньку разрушает корабль: сначала фальшборт, затем — штаги, спасательные шлюпки, вентиляционные трубы, палубную надстройку вместе с камбузом и кубриками команды! И как они все встали к помпам: от капитана до юнги, привязавшись к мачтам, работая днем и ночью до изнеможения, чтобы выжить. У меня в голове отложилась фраза: «Мы забыли, что такое — быть сухими».

Это воспоминание успокаивает меня: море не в силах нас утопить. Никакой другой корабль не превосходит наш по мореходным качествам.

Воскресенье.

Даже чтобы проделать самые обычные дела, мне приходится вынести внутреннюю борьбу с самим собой. Стоит ли мне утруждать себя — может, лучше оставить все как есть?

Больше всего нас ослабляет недосыпание. Тишина и покой приходят на лодку лишь, когда видимость равна нулю, и командир приказывает погружение. Стоит лодке выровняться на глубине, как внутри нее редко услышишь громкий голос. Валяются брошенные колоды игральных карт. Все пытаются хоть немного поспать в течение того часа-другого, что мы пробудем под водой.

Всякий раз тишина в погрузившейся лодке действует мне на нервы. Когда все, сраженные усталостью, лежат по койкам или прямо на полу, складывается такое впечатление, что команда покинула свой корабль.

Воскресенье.

Мне удается мобилизовать достаточно сил для того, чтобы сделать запись в дневнике: «Невозможно подать еду на стол. Подобная затея вообще лишена всякого смысла. Около двух часов погрузились. Замечательно: мы остаемся внизу. Все больше и больше кожных раздражений. Такие нарывы, что хуже редко встретишь. Воспаленная парша. Все с ног до головы покрыты ихтиоловой мазью.

Вторник.

Командир пишет в боевой журнал отчет о прошедшем дне:

13.00 Оба двигателя развивают достаточно оборотов, чтобы идти средним ходом. Но мы практически не движемся.

13.55 Погрузились по причине плохой погоды.

20.00 Поднялись на поверхность. Море все еще бурное. Использование вооружения ограничено.

22.00 Идем под водой в связи с погодными условиями.

01.31 Всплыли. Сильное волнение на море. Видимость ограничена.

02.15 Лодка легла в дрейф по причине очень бурного моря.

Среда.

Ветер сменился на юго-восточный. Его сила снова возросла до одиннадцати баллов. Море очень бурное от востока на юго-восток. Барометр быстро падает.

На посту управления штурман сидит за столом с картами, удерживаясь за него расставленными ногами. Я пытаюсь заглянуть ему через плечо, он уныло смотрит на меня и ворчит:

— Мы целых десять дней не сверяли свой курс. А эти ополоумевшие волны и ветер, должно быть, снесли нас на мили.

Четверг.

Штурман решает еще раз попытать счастья в сумраке рассвета. На самом деле, видимость несколько улучшилась. Во многих местах облачная завеса разорвалась, и в прорехи проглядывают несколько звездочек. Можно разглядеть даже горизонт, когда его не заслоняют спины катящихся волн. Тогда он становится похож на борозду, чья ровная линия прерывается большими буграми.

Но всякий раз, как штурман соберется, отыщет знакомую звезду, на мостик падает дождь брызг, не давая пользоваться секстантом. Он вынужден передавать прибор вниз, на пост управления, и ждать, пока там его не вытрут досуха и не отдадут обратно. Спустя четверть часа он сдается.

— Неточные навигационные данные — это то же самое, как если бы их не было вовсе! — с этими словами он покидает мостик.

Он попробует еще раз после захода солнца.

Пятница.

— Поганая жизнь! — заключает шеф во время завтрака.

— Наша методика обнаружения противника, — делюсь я своими наблюдениями со Стариком. — напоминает мне приемы лова рыбы, распространенные в Италии.

Для пущего эффекта я по примеру Старика делаю паузу, как делает он, забросив слушателю приманку. Я не продолжаю до тех пор, пока он не произносит:

— В самом деле?

— Я видел, как венецианские рыбаки спускают с мола огромные квадратные сети, растянутые на рамах, составленных из шестов. Они выжидают немного, а затем выбирают их при помощи блока в надежде, что какая-нибудь рыба будет достаточно глупа, чтобы попасться в этот сачок.