Огненный всадник - Михаил Голденков

А в это время в соседних деревнях продолжали отмечать Масляницу, словно и не было никакой войны. В годы лихолетий и войн праздники всегда отмечаются особенно бурно. Люди веселятся и гуляют, словно в последний день, ибо не знают, будет ли следующий праздник. Вот и сейчас Масляницу начали отмечать на пару дней раньше, чуть ли не весь февраль, и заканчивали на неделю позже. Замужние молодые женщины собирались в группы и ходили по дворам на «разуванне маладой», где недавно отыграли свадьбу, да пели:

Вынесь нам, маладая Маня,

Белы сыр, белы сыр,

Будзеу цебе, маладая Маня,

Першы сын, пергиы сын,

Вынесь нам мачку, ды мачку,

I народзіш, маладая Маня

Ты дачку, ты дачку.

Сжигаемые чучела деревенские жители впервые изготовляли с особенной выдумкой — в виде московского царя или стрельца с вырезанным из дерева мушкетом. И Кмитичу просто жуть как хотелось туда, где жгли чучела, пели песни, пили гарелку и пекли огромные ароматные блины.

Федора оставили при хате помогать хозяйке по дому. Ему предоставили свободный режим передвижения, учитывая, что этот московитский ратник не был взят в плен в бою, а сам сбежал с царской службы. На Масляницу Федор приготовил свое национальное блюдо — сваренные в воде галушки с мясом, что по форме напоминали ухо. Федор так и назвал это блюдо — ухо.

— По-мордовски ухо, стало быть, «пельмень», а по-нашему «корва», — объяснял он, — но мы все же чаще по-мордвински называем корву, ибо это и есть мордвинская кухня. Хотя сами мордвины говорят, что переняли ее у булгар, татар то бишь, где пельмень называется «кулач», что опять-таки значит «ухо».

— Оно и в правду на отрезанное ухо похоже, — ворчал священник, разглядывая в тарелке горячие белые пельмени. Эти мор двинские галушки оказались вкусными, но священник их принципиально есть не стал, мол, уж больно ухо отрезанное человеческое напоминает.

— От людоедства, наверное, и пошла эта ваша корва, — говорил святой отец. Но Кмитич с удовольствием съел пару пельменей, пошутив при этом:

— Вот, зарубил москальского мордвина, а уши его съел!..

Кмитич любил слушать почти сказочные рассказы Федора про страну Вепсь, что раскинулась от Чудского до Белого озера, от Ладоги до Вологды. Наблюдавший сжигание чучела царя, Федор вечером за чаркой доброй наливки, приняв дневное сжигание чучела за ворожбу, рассказывал куда более действенный сцособ убить московского государя.

— У нас кудесники есть: от слова «кудеса», что значит «шаманский бубен». Так вот, некоторые могут над лоханкой воды пошептать, и в воде покажется изображение того человека, который тебе нужен. Тогда бери пищаль и стреляй в ведро по изображению. Человек умрет. Карелы так коров и лошадей у своих плохих соседей из сумь и ямь убивают, чтобы навредить им.

— А ты можешь вызвать видение царя в ведре? Уж я бы с такого расстояния точно не промахнулся! — спрашивал, улыбаясь, Кмитич.

— Я ведь, оно ж, паромщик, а не кудесник, — извиняющимся тоном говорил Федор, — но одного такого человека в Тихвине знаю. Ему часто откровения во сне приходят. Вот он смог бы!..

Как-то Федор раздобыл лыка и наплел всем домашним — священнику, его жене и детям — лаптей. Раньше Кмитич полагал, что московитские крестьяне носят лапти из бедности, не имея денег на нормальную кожаную обувь, но за лаптями, как оказалось, скрывалась целая культура лесных жителей.

— Оно ж удобно по лесу в лаптях ходить, по мху, по болотистой почве клюкву собирая, по траве, — объяснял Федор, — и даже по первому снегу.

Но вот что удивило Кмитича, так это то, что лесные жители вепсы, по крайне мере там, где жил в мирное время Никитин, совсем не собирают в своих лесах грибы, полагая, что это отрава или пригодное лишь для ворожбы зелье.

— Наш кудесник, когда колдует, пьет отвар из мухомора, — рассказывал Федор вечером у печки, — вот он наденет красную шубу с белой оторочкой, чтобы быть похожим на гриб-мухомор, поест мухоморов, ну и давай с духами предков общаться. Возьмет в руки кудесу, стукнет раз, стукнет два, и перейдет в тот, иной мир, мир духов. В такие моменты на него лучше не глядеть, ибо рассказывают, кто посмотрел, что вместо лица у него черный туман. А потом вернется и говорит, что кому делать.

Священник чуть не плакал, слушая рассказы обо всех этих языческих ритуалах. Федор не только рассказывал, но и живо интересовался местной жизнью. Он как-то очень долго стеснялся, но потом все-таки спросил Кмитича:

— А что это у господина Великого гетмана такая странная прическа — голова вся брита, и только на макушке волосы оставлены? Как у казаков Золотаренко.

— Это древний обычай, — пояснил ему Кмитич, — такие чубы носили наши далекие предки конунги готов в знак знатности рода.

— Значит вы, господин полковник, не из знатного рода, — указывал Федор на отросшие волосы Кмитича.

— Почему же, — усмехался Кмитич, — знатного, но прическу предпочитаю другую. Если бы я был из Радзивиллов, да еще и Великий гетман, то, может быть, тоже носил бы чуб.

— Стало быть, все казаки Золотаренко знатного рода?

— О, да! — лишь смеялся Кмитич. — Знатнее не бывает! Нет, Федор, они просто переняли эту моду, что знатные, что незнатные.

— Мы их за эти хохлы так и кличем хохлами, — улыбнулся Федор.

— Они вас тоже смешно называют, — отпарировал Кмитич, — кацапами.

— А что это такое, кацап?

— На южном русском диалекте «кацап» значит «козел». У вас у всех бороды, как у козлов. Почему не бреетесь? Вот у тебя уже почти как у козла борода отросла!

— Дык, попы говорят: грех бороду брить.

— Ваших попов сам Господь Бог не разберет, — удивленно покачал головой Самуэль, — детей и жен бить — не грех, а вот бороды брить — грех!

— Оно верно, чудно, — соглашался Федор, кажется, впервые подумав об этом серьезно…

Порой Федор, хлебнув вечером веселой крамбамбули, смешил всех домашних своими чудными вепсовскими танцами, ничего общего не имеющими со славянскими. Он, сложив руки на груди, вприсядку ходил кругами по полу, а то вскакивал и колотил себя ладонями по груди и коленям, напевая что-то на своем тарабарском языке. А затем садился рядом с Кмитичем и рассказывал, что и как он изображал в танце.

— Вот эдак, вприсядку, я изображаю утку, — учил Федор, — а утка у нас в народе считается главной птицей. От нее весь мир пошел и все живое. Когда-то, когда не было ни земли, ни людей, ни зверей, была одна лишь вода, да по ней утка плавала. Нырнула утка, значит, и достала в клюве со дна кусок ила, и вот так и земля появилась.

— Антихрист ты, — злился священник на Федора. — Бог создал людей по образу и подобию своему за семь дней вместе с твердью земною. А ты — утка! Дикий вы народ, Федор! Если бы вас утка создала, то вы все на утку и были бы похожи!

— А что! — смеялся Кмитич. — Вот смотрите, святой отец, у Федора нос плоский и курносый. Ну, точно как у качки клюв!