Красный флаг. История коммунизма - Дэвид Пристланд

Такие писатели, как Уэббы, с готовностью принимали уверения советских властей по политическим причинам. Другие становились жертвами более жестокого манипулирования. А вот французский пейзажист Альберт Марке доставил немало хлопот Всесоюзному обществу культурной связи с заграницей (ВОКС) — организации, занимавшейся размещением иностранных гостей. Его не интересовала политика, он не был коммунистом. Его сопровождающие сообщали, что его многое раздражало и ничего не впечатляло. Однако ситуация изменилась после того, как он посетил Музей современного западного искусства в Ленинграде. Он был приятно удивлен, когда увидел, что его собственные картины являются частью постоянной выставки наряду с работами Матисса и Сезанна. Однако он так и не узнал, что ВОКС распорядился достать их со склада специально к его приезду. Марке продолжал посещать различные встречи с молодыми художниками, которые называли его своим учителем. Его широко восхваляла пресса. Вернувшись во Францию, он изменил свои взгляды. Он с восторгом говорил: «Мне правда понравилось в СССР… Только представьте себе огромную страну, где деньги не играют решающей роли в жизни человека». ВОКС отметила успех своих тяжелых усилий в кратком отчете: «К работе [визиту Марке] была привлечена вся советская художественная общественность. Работа прошла в соответствии с планом».

Однако многие иностранные гости не замечали политических репрессий и насилия далеко не из-за манипулирования или чрезмерной доверчивости. Они просто считали это неизбежной необходимостью. Чернокожий американский певец Поль Робсон заявил в 1937 году: «О деятельности советского правительства, которую я наблюдал, могу только сказать, что любой, кто поднимет на него руку, должен быть расстрелян». Корреспондент «Нью-Йорк тайме» Уолтер Дюранти, известный тем, что отъявленно отрицал голод 1932-1933 годов, считал, что насилие просто неизбежно в такой отстающей стране, как СССР, при этом он всегда стремился снискать расположение советских властей, необходимое для карьерного роста. Другие намеренно скрывали негативные стороны советской жизни, поскольку не хотели повредить движению антифашизма. Французский писатель Андре Мальро, революционный романтик, никогда не был солидарен с дисциплинарным коммунистическим кодексом Коминтерна. В узком кругу уничижительно критикуя СССР, на публике он оставался преданным его сторонником. Английский историк Ричард Кобб, в то время живший в Париже, объяснял причину политического выбора в пользу левого либерализма: «Первое, что я увидел во Франции, было избиение еврейского студента командой охваченных яростью боевиков [профашистской] “Аксьон франсез”. Такое случалось каждый день. Было трудно измерить степень ненависти, которую порядочные граждане испытывали по отношению к прыщавым, трусливым “членам лиги” (ligeurs)… Франция переживала период нравственной и интеллектуальной гражданской войны… каждый должен был сделать выбор между фашизмом и восторженным путешествием в СССР».

Чилийский поэт Пабло Неруда использовал те же интонации в описании неизбежного трудного выбора, хотя он, в отличие от Кобба, был преданным приверженцем дела коммунизма. В своих мемуарах он вспоминает, как во время пребывания в Испании он стал убежденным сторонником коммунизма: «Коммунисты были единственной организованной группой. Им удалось собрать армию, чтобы противостоять итальянцам, немцам, маврам[410] и [испанским фашистским] фалангистам. Они также сохранили моральную силу, благодаря которой продолжалось сопротивление и антифашистская борьба. Все свелось к одному: нужно было выбирать свой путь. Так я и поступил. Я никогда впоследствии не жалел о том выборе, который сделал в то трагическое время между тьмой и надеждой».

Неруда был не единственным, кто сделал выбор в пользу Коммунизма. Гражданская война в Испании повлияла на возрождение популярности коммунизма в Латинской Америке.

Разумеется, многие жители латиноамериканских стран, сохранивших культурные связи с Испанией, приняли участие в гражданской войне. Бежавшие из Испании коммунисты также сыграли большую роль в возрождении коммунизма в Латинской Америке после неудач в Европе.

Во многих странах Латинской Америки после 1917 года были образованы коммунистические партии, сразу привлекшие внимание интеллектуалов, однако (как и во многих других странах третьего мира) в 1920-е годы не произошло их подъема. Их слабость объяснялась прежде всего жесткими репрессиями со стороны властей, которые одобряла влиятельная католическая церковь. Кроме того, их развитию никак не способствовала одержимость Коминтерна пролетариатом — рабочий класс в Латинской Америке был малочисленным. Следовательно, коммунистам оказалось нелегко соревноваться с крупными популистскими партиями и использовать в своих целях радикализм крестьян. Некоторые марксисты, например перуанец Хосе Карлос Мариатеги, создавали социалистические партии, призванные объединить рабочих, интеллектуалов и крестьян, однако Коминтерн осуждал таких, как Мариатеги, за популизм. Коминтерн поддержал только два восстания, в которых участвовало много крестьян: в Сальвадоре в 1932 году и в Никарагуа на рубеже 1920-х и 1930-х годов. Ни одно из них не имело успеха. Коминтерн играл незначительную роль в восстании под руководством коммунистического лидера Никарагуа Аугусто Сандино[411].

Перспективы коммунистов улучшились после принятия Коминтерном политики Народного фронта, особенно в странах с развитой промышленностью и мощным рабочим движением. В Мексике относительно слабая коммунистическая партия заключила неофициальный союз с президентом-социалистом Карденасом, а чилийские коммунисты даже одержали победу на выборах в 1938 году как часть правительства Народного фронта, возглавляемого Педро Сердой[412]. В Чили, как и в Мексике, своему успеху коммунисты во многом были обязаны участием в испанской войне.

И все же не все левые считали, что испанцы воевали в защиту политики Коминтерна. Война в Испании привела к обострению ситуации, которая вылилась в самый главный раскол в международном коммунизме: раскол на коммунистов и троцкистов[413]. Активно действуя в эмиграции (сначала в Турции, затем во Франции, Норвегии и Мексике), Троцкий стал одним из главных марксистских критиков Сталина. Он презрительно отзывался о популярности СССР среди западной интеллигенции: «Под видом запоздалого признания Октябрьской революции “левая” интеллигенция Запада упала на колени перед советской бюрократией». К тому времени, как он это написал (1938 год), отношения между советским коммунизмом и западными левыми интеллектуалами уже начинали портиться. Иностранных коммунистов и западных гостей глубоко потрясли московские показательные процессы 1936, 1937, 1938 годов, а также чистки бюрократов Коминтерна. Поль Низан отказывался говорить на эту тему даже со своими близкими друзьями Жан-Полем Сартром и Симоной де Бовуар.