«Крысиный остров» и другие истории - Ю Несбе

Затем тело Греко вдруг обмякло, и он испустил протяжное шипение, последнее «с», и в целом глазу потух свет — как красная лампочка на халтурно собранном электроприборе. Потому что в конечном счете, наверное, лишь это мы собой и представляем — лягушки с проводами, проводящими импульсы, продвинутые роботы. Настолько продвинутые, что мы даже способны любить.

Я посмотрел на Оскара.

— Привет, я Лукас, — сказал я.

Он тут же вышел из транса, выпустил из рук стержень и посмотрел на меня. Рядом с ним — головой на спинке дивана — лежал Греко, торчащий из глаза стержень указывал в потолок.

— Смотри на меня, — сказал я.

Я видел мужчин за спиной Оскара. Они подняли автоматы, но стояли как замороженные. Не прозвучало ни выстрела. Потому что теперь не надо предотвращать опасность. Не надо защищать босса. И, как подсказал их же мозг, хотя они пока не могли это четко сформулировать, никто не заплатит им за убийство этого мальчишки, этого ребенка, чей труп будет их преследовать.

— Спокойно вставай и выходи, — сказал я.

Оскар скатился с дивана. Поднял с пола две половинки ручки «Монтеграппа» и засунул в карман.

Один мужчина подошел сзади к дивану и приложил два пальца к сонной артерии трупа.

Оскар направился в сторону прихожей и двери.

Мужчины вопросительно посмотрели друг на друга.

Один пожал плечами. Второй кивнул и заговорил в микрофон на лацкане пиджака:

— Отпустите мальчишку.

Пауза — он поправил наушник.

— Босс мертв. Что? В смысле, спекся, да.

Лежавший Греко таращился в небо, куда его не пустят. По его щеке скатилась одинокая красная слеза.

Почти три часа ушло у меня на то, чтобы пробить топором металлическую усиленную дверь, и к тому моменту лезвие топора было уже так искорежено, что он служил мне кувалдой.

Выйдя, я никого не встретил ни в подворотне, ни снаружи, — вероятно, им сообщили, что задание отменено. Уже едут на другую работу, к другим боссам, в другие картели.

Я шел по темным улицам, не оглядываясь через плечо. Я думал про шахматную доску, стоявшую дома на столе в гостиной: Карлсен как раз угодил в ловушку Мураками и через восемнадцать ходов сдаст партию. Я шел, не зная, что через двенадцать лет увижу знаменитую партию: этот самый Ольсен — он тоже попадет в ловушку Мураками — поставит своего черного коня на поле f2 и молча посмотрит на изумленного, растерянного Мураками.

Когда я подошел к своему дому и позвонил с улицы, раздался щелчок домофонного соединения — но голос не прозвучал.

— Это я, Лукас, — сказал я.

Гул. Я распахнул дверь. И, поднимаясь по лестнице, я думал о днях, прошедших с той поры, как не стало Беньямина и Марии. Медленно преодолевая ступеньки, я мечтал о том, чтобы они стояли в дверях и ждали меня. Остановившись на последней лестничной площадке, я вдруг почувствовал такую усталость, что заболело в груди, я чуть было не упал на колени — и посмотрел вверх. Там против света я увидел силуэт — маленькую фигурку, моего мальчика.

Он показывал на свои глаза и на меня. Я улыбался и чувствовал, как по шее и под воротничок рубашки скатываются чудесные, теплые слезы.

Держась за руки, мы с Оскаром прошли мимо руин Брешиа.

Бедный город, на самом деле один из беднейших в Италии, хоть и расположен в богатой части страны, однако снаружи это было не так уж легко увидеть. Но когда национальное государство пало, Брешиа не удалось выкарабкаться и она, придя в упадок, превратилась в одни большие трущобы.

Стоя на улице, мы смотрели через забор на фабрику, где делали блейзеры. От нее теперь остался лишь пустой выгоревший остов — судя по всему, его заняла стая бродячих псов. Чтобы отогнать их, мне пришлось выстрелить.

Мы вошли в дом — когда-то он явно был красивым. Не хвастливо-огромный, но построенный со вкусом. На выкрашенных в белое стенах даже снаружи от влажности появились коричневые пятна, окна разбиты, а через одно из них наполовину вытащили диван. Внутри слышалось эхо капель, как в гроте.

Мы обошли дом — сзади после долгой зимы на коричневой, пожухлой траве до сих пор пятнами лежал снег.

Оскар постоял на краю бассейна, где было больше снега, чем мусора. Плитка потрескалась, края бассейна побурели от грязи.

Я смотрел, как глаза Оскара наливаются слезами. Притянул его к себе. Слышал, как он отрывисто, торопливо шмыгает носом. Пока мы там стояли, сквозь смесь облаков и дыма пробилось солнце и согрело мое лицо. Приближалась весна. Я подождал, пока он перестанет шмыгать носом, потом отстранил его от себя и сказал на языке жестов — мы его учили, — что не за горами лето и мы поедем на побережье купаться.

Он кивал.

Мы вошли в дом, а я посмотрел на табличку на двери. Ольсен. Несмотря на усыновление, мы решили, что Оскар оставит свою фамилию — Ольсен. На обратном пути в Милан в машине мы ели панцеротти, прихваченные мной из «Луини»; я включил радио. Играла старая итальянская поп-песенка, и Оскар энергично барабанил по приборной панели и беззвучно пел. После песни были новости, среди прочего говорили о том, что сорокалетний Мураками вновь подтвердил титул чемпиона мира. Когда мы уже могли разглядеть силуэт Милана, Оскар повернулся ко мне. Мне пришлось сбросить скорость, чтобы уследить за всеми его жестами, за тем, что он кропотливо и сосредоточенно показывал.

— Научишь меня играть в шахматы?