Дарвинизм в XXI веке - Борис Жуков

Впрочем, взгляды Вольфа далеко не сразу стали общепринятыми — многие натуралисты еще долго придерживались преформизма, то есть представлений, что развивающийся зародыш с самого начала устроен в принципе так же, как и взрослая особь, а все его развитие сводится к «разворачиванию», то есть чисто количественному росту и некоторому изменению пропорций. Однако ряды противников преформизма постепенно множились, и среди них появлялись такие блестящие экспериментаторы, как Ладзаро Спалланцани и Иоганн Фридрих Блюменбах, чьи остроумные опыты было невозможно объяснить с преформистской точки зрения. К началу XIX века в эмбриологии начинает преобладать взгляд на индивидуальное развитие именно как на развитие — в ходе которого появляется то, чего прежде не было, и весь организм многократно усложняется. Окончательно эти представления утверждаются с появлением в 1827–1828 гг. классических работ выдающегося эмбриолога Карла Эрнста фон Бэра.

Необъяснимый параллелизм

Заслуги Бэра перед эмбриологией не ограничиваются окончательным утверждением в ней взглядов Вольфа (которого Бэр, надо сказать, чтил чрезвычайно высоко). Ему принадлежит множество частных открытий и первых описаний в этой области. Но, пожалуй, самым крупным и важным достижением великого эмбриолога стал сформулированный им в общей форме закон зародышевого сходства.

При всей обширности и оригинальности собственных исследований Бэра этот закон опирался не только на них — он стал обобщением фактов, накопленных всей эмбриологией первой четверти XIX века. В это время идея преформизма наконец-то вышла из моды, и исследованием реального индивидуального развития организмов занялись многие ученые. И очень скоро стали замечать, что у зародышей разных, непохожих друг на друга организмов на определенных стадиях появляются очень сходные структуры. Причем если для одних из этих организмов появление таких структур вполне ожидаемо и логично, то наличие их у зародышей других выглядит абсолютно неуместным.

Так, в частности, в 1825 году данцигский врач и натуралист Мартин Генрих Ратке, исследуя зародыш свиньи, неожиданно обнаружил у него характерные складки, удивительно похожие на те, из которых у зародыша акулы развиваются жаберные щели. Продолжая работу, Ратке выяснил, что такие зачатки жаберных щелей есть у зародышей не только свиньи, но и других млекопитающих, включая человека, а также у зародышей птиц — хотя ни у кого из этих существ ни на какой стадии развития не бывает жабр и жаберного дыхания.

Подобные странные явления замечали и другие ученые. Кое-кто даже пытался если не объяснить их, то хотя бы вывести некоторое общее правило. Именно эту задачу и удалось решить Бэру, предложившему наиболее общую и в то же время корректную формулировку: зародыши самых разных видов позвоночных животных, начиная с определенной стадии развития, сходны между собой, в дальнейшем же развитии это сходство неуклонно убывает от ранних стадий развития к более поздним. Если мы смотрим, допустим, на эмбрион собаки на разных стадиях, то сначала мы можем понять только то, что это зародыш какого-то позвоночного, затем — что это зародыш млекопитающего, еще позже — что это представитель отряда хищных и т. д. В этом и состоит закон зародышевого сходства — он же закон Бэра.

Бросается в глаза одна странность: хотя во времена Бэра (и даже во времена Вольфа) идея эволюции живых организмов широко обсуждалась в кругах натуралистов и философов, ни эмбриологи, ни «трансформисты» не пытались провести параллель[177] между индивидуальным развитием и предполагаемым изменением видов. В ту пору такой параллели не видел и сам Бэр — признававший возможность ограниченной (в пределах рода, максимум — группы близких родов) эволюции, а для отдаленного прошлого Земли допускавший и более масштабные изменения. Эти взгляды сейчас могут показаться очень робкими и половинчатыми, но не надо забывать, что Бэр высказывал их в 1830-е годы — в период наименьшей популярности эволюционной идеи, когда после убедительной победы Жоржа Кювье (уже знакомого нам по главе 10) в его знаменитом публичном диспуте с Этьенном Жоффруа Сент-Илером представления о возможности изменения видов стали восприниматься как маргинальные и необоснованные фантазии. Высказывал несмотря на то, что в целом был убежденным последователем Кювье, — так что интеллектуального мужества и независимости суждений великому эмбриологу было не занимать. И если он в ту пору ничего не говорил о сходстве между индивидуальным развитием особи и эволюцией вида, то, вероятно, только потому, что и в самом деле не видел тогда этого сходства.

Сегодня нам трудно представить, как можно было, уже зная закон Бэра и при этом признавая идею эволюции, не связать одно с другим. Но те натуралисты первой половины XIX века, которые вообще признавали возможность изменения видов, чаще всего представляли их примерно так же, как Бэр: ограниченные изменения в пределах рода, максимум — близких родов, не меняющие принципиально общее строение организма. Понятно, что заметить сходство такой эволюции с развитием эмбриона было нелегко. В нарастающих же различиях зародышей натуралисты видели не отражение видового прошлого, а последовательное разворачивание идеи: первыми возникают признаки типа, затем — класса, потом отряда и т. д., вплоть до видовых. Что же касается зародышей животных разных типов, то между ними Бэр никакого сходства не видел — что прекрасно подтверждало теорию Кювье: в основе организации каждого типа[178] лежит уникальный план строения, принципиально не преобразуемый в план строения другого типа. (Кстати, сам Кювье по достоинству оценил работы Бэра, использовав их в споре с Сент-Илером.)

Все изменилось с выходом «Происхождения видов»: идея эволюции безраздельно завладела умами практически всех натуралистов, и теперь уже в ней видели не просто возможность постепенного превращения одного вида в другой, а процесс, пронизывающий всю живую природу и создающий все ее формы. Многие мыслили эволюцию прежде всего как «восхождение от простого к сложному», развитие более сложных и совершенных организмов из относительно примитивных. И тут, конечно, сходство зародышей не могло не получить эволюционного толкования.

Уже сам Дарвин в «Происхождении видов» предположил, что в зародышах можно увидеть «более или менее затемненный образ общего прародителя, во взрослом или личиночном его состоянии, всех членов одного и того же большого класса». В 1864 году работавший в Бразилии немецкий зоолог Фриц Мюллер опубликовал небольшую брошюру[179], из которой следовало, что у ракообразных и некоторых других беспозвоночных зародыши разных видов тоже поначалу весьма сходны между собой и лишь постепенно обретают отличительные черты. Мюллер тоже предположил, что в такой последовательности развития как-то отражается эволюционная история видов. Наконец, еще через два года знаменитый зоолог и пламенный пропагандист эволюционного подхода Эрнст Геккель уже без обиняков сформулировал то, что он сам чуть позже назвал «основным биогенетическим законом»: «Онтогенез есть быстрое и краткое повторение (рекапитуляция[180]) филогенеза[181]». Иными словами, всякий организм за время своего эмбрионального развития вкратце повторяет тот эволюционный путь, который проделал его вид — начиная от единственной клетки.