Царевна-лягушка для герпетолога - Оксана Токарева

дыбился тучами, скрывая то ли неведомые земли, то ли гигантский водопад, стекающий куда-то за край. А от огромного тела Щуки исходила такая мощная и совершенно не враждебная нам сила, что мы почти успокоились, уверенные в том, что мы благополучно прибудем не просто к какому-нибудь берегу, а именно к острову Буяну.

Да, можно сказать, что цель, к которой мы стремились, неизменно ускользала от нас, точно теннисный шарик, скачущий вниз по пролетам лестницы. С другой стороны, пускай не без потерь, мы сумели выбраться из всех ловушек Константина Щаславовича и даже узнать и обрести иглу.

Удобно устроившись между Левой и Иваном, я то прикладывала ухо к груди брата, чтобы выслушать его дыхание и ощутить, как ровно и ритмично бьется вновь запущенное сердце, то придирчиво смотрела на свешенные к воде босые ноги любимого. Лева, скинув обувь и закатав штанины, демонстративно шевелил пальцами, брат старательно пыхтел, как на приеме у врача. О том, что им обоим довелось пережить, сейчас напоминали лишь следы крови и прорехи на одежде. Что-либо зашивать драгоценной иголкой или устраивать в море Окияне постирушку я не решалась.

Впрочем, воспользовавшись передышкой, мы перекусили и переоделись в относительно чистое и сухое, благо Щука гостеприимно держала переливчато-жемчужную спину над водой. Глядя на величавую рыбину, верный себе Иван не мог скрыть восхищения:

— Вот так и поверишь в легенду о прожившей двести пятьдесят с лишним лет шестиметровой «гейльброннской щуке»[29], — улыбался он, пытаясь прикинуть длину и примерный вес рыбины. — Лоренц Окен, конечно, доказал, что Фридрих II не мог ее окольцевать, поскольку безвылазно жил тогда на Сицилии, а выставленный в Мангейме скелет всего лишь фальсификация, но после таких встреч начинаешь задумываться.

— Шестиметровая щука — просто плотва по сравнении с этой, — блаженно улыбаясь, кивнула я.

— Ты еще не спросил, как эта пресноводная рыба плавает по морю, — включался в игру и Лева.

— Ну я не знаю, — сделал умное лицо Иван. — В принципе, щуки водятся в опресненных заливах, вроде Финского или Куршского, а проверять содержание солей в здешней воде я не готов. Да и нечем.

Он замолчал, рассеянно поглаживая свернувшегося у меня на коленях клубочком Тигриса и зорко вглядываясь вдаль в ожидании появления острова Буяна. Внешне он выглядел спокойным, но игравшие на скулах желваки выдавали степень его напряжения. Мы с Левой переглянулись, понимая, о чем он думает. К горлу подкатил комок. Я вновь почувствовала себя виноватой из-за того, что не уберегла Василису.

— Я ведь купил ей кольцо, — нежно, с задумчивой улыбкой проговорил Иван. — То, которое ей самой понравилось.

Я про себя удивилась. Иван раньше ничего об этом не рассказывал, да и самого подарка я не видела, хотя вещи брата мне доводилось разбирать или приводить в порядок достаточно часто.

— Думал еще прошлой зимой предложение сделать, — продолжал Иван. — Винил себя из-за того, что, как мне казалось, слишком тянул.

— Ну ты же не знал всех деталей, — поспешила напомнить я, украдкой глянув на свои сбитые костяшки и обломанные ногти.

Впрочем, Лева, который, завладев моей кистью, недвусмысленно поглаживал безымянный палец, на отсутствие маникюра внимания не обращал. Тем более что изрезанные лесками руки Василисы выглядели гораздо хуже.

— Я теперь думаю, если бы успел надеть кольцо, когда мы ее к нам привезли, может быть, она бы не улетела? — понуро проговорил Иван.

— Надо было прямо после экзамена вас не в ресторан, а домой везти, — признал свой промах Лева.

На этом разговор невольно замер. Поскольку планы на будущее мы строить откровенно опасались, а обсуждать то, что пережили недавно, не имели сил, то просто сидели, наблюдая за уверенными движениями Щуки или вглядываясь в горизонт, где продолжали сшибаться темно-фиолетовые тучи, пронизывая толщу воды стрелами молний. Впрочем, гроза шла где-то возле покинутого нами заклятого берега, и Щука обходила ее стороной. Обрадованный нашему благополучному возвращению Тигрис умиротворенно и очень громко мурчал, как заправский кот-баюн, и нас с Левой, впрочем, как и Ивана, неудержимо клонило в сон, и даже громовые раскаты на горизонте не могли эту дремоту рассеять.

Какое-то время мы еще крепились, пытаясь наблюдать, как алые закатные всполохи отражаются в волнах, как отливает золотом чешуя Щуки. Но потом нас как-то незаметно сморило, благо на спине гигантской рыбины оказалось достаточно места, чтобы разместиться с комфортом, прижавшись друг к другу, подложив под щеку рюкзаки и даже не подумав о том, чтобы достать видавший виды спальник.

Сон тянул причудливую канитель, связывая прошлое и будущее, собирал скатный жемчуг со спины Щуки, нанизывал на нити воспоминаний.

Мы с Василисой, отпев концерт на фестивале в Кижах, сидели на лавке с сотрудницей музея, которая объясняла нам, как делать Олонецкую сетку-поднизь, неизменный элемент девичьего головного убора, очень красивое и кокетливое обрамление короны или повязки, напоминающее модную дамскую шляпку. За неимением конского волоса мы использовали лески, на которые нанизывали бисер, сплетая в причудливый узор. Лева с Иваном сидели в Красном углу и что-то обсуждали с местными.

При этом я отчетливо помнила, что в Карелию в прошлом году мы ездили уже без Василисы.

Подруга скрепила нитью готовые сегменты и принялась украшать коруну, которая вместе с сеткой-поднизью была элементом не только девичьего, но и свадебного головного убора. Я замешкалась и засмущалась, рассматривая свой почти готовый убор и понимая, что тоже собираюсь под венец. Однако прежде следовало закончить одно важное дело. Не просто же так Лева и Иван смотрели выжидающе, словно куда-то торопили.

— Ты же присмотришь за братом? — с надеждой глянула на меня Василиса. — Как бы он в разговоре с Пряхами не продешевил и не оплошал.

Я вспомнила, для чего мы нижем поднизь, и, поскорее прикрепив сетку к венцу, засобиралась в дорогу.

Едва выйдя из избы, мы с Иваном и Левой оказались подле могучего дуба, которого на Кижах, я точно это знала, никогда не росло. Впрочем, знакомый и любимый пейзаж погоста[30] с украшенной серебристым лемехом двадцатидвухглавой церковью Преображения, могилой сказителя Рябинина, старинной мельницей, избами и круизными теплоходами неузнаваемо изменился. Да и воды вокруг совсем не напоминали озерные.

Горизонта и неба мы разглядеть не могли. Их заслоняла шумящая вечнозеленой листвой крона, раскинувшаяся над нами, как драгоценный шатер. Под уходящими в глубины нижнего мира корнями лежал напоминавший гигантскую книгу камень Алатырь. Ствол покрывала не кора, а сплетавшиеся друг с другом волокна, похожие на переплетение телефонных проводов, но больше на льняную или конопляную кудель. Именно эти волокна и превращались в нити людских судеб в умелых