Волнолом - Владимир Прягин

Имперец – дипломат до мозга костей, его учили врать убедительно. Но сейчас он, похоже, говорил искренне. Да и трудно поспорить с тем, что копаться в прошлом – затея более чем рискованная. Сельма попробовала – и результат известен.

Раны. Дыры. Отверстия.

Механик, аптекарь, профессор, хронист. Сельма с Генрихом. Прорехи на ткани нового мира. Две из них, правда, уже залатаны – аптекарь и ведьма исчезли, вычеркнуты из истории. Как быть с остальными?

Решение надо принять сейчас.

«Первый подскажет, второй откроет, третий поймет, четвертый запишет…»

Время вышло.

– Пятый исправит.

Генрих всадил клинок в лед.

Трещины раскинулись во все стороны, как цветочные лепестки. Они удлинялись, изламывались, пытаясь сложиться в неведомый иероглиф, под которым рождался сгусток чернильной лавы.

Генрих, шатаясь, встал. Голова кружилась.

– Вы сказали мне, герр посол, что у этой страны есть шанс. Будем надеяться, что вы правы.

– Вы не стали соваться в прошлое, Генрих?

– Нет. Лишь попытался заткнуть те дыры, что оставила Сельма.

Лава, рожденная в глубине, поднималась к поверхности, сгущалась под льдиной и застывала, словно сургуч. Казалось, кто-то невидимый закрывает жерло печатью. Накладывает затворяющее клеймо.

Трещины сглаживались, льдина опять превращалась в каменный пол, изуродованный пожаром. Обсидиановый нож исчез. В горстке золы валялся маленький стеклянный цилиндр без единой искорки света.

– Получилось? – спросил посол.

– По-моему, да, – слова давались с трудом, сознание уплывало, – получилось. Но результаты вы оцените сами.

– А вы?

– Я – последняя прореха, не забывайте. Меня тоже надо заткнуть. Иначе Девятиморье не выздоровеет.

Генрих повернулся к человеку из «двойки».

– Давайте, Клемм. Теперь можно.

Тот взвел курок. У окна закричала Ольга, и наступила тьма.

Он проснулся и ощутил подушку под головой. Мышцы болели, зато в мыслях была блаженная пустота. Схватка с Сельмой, сгоревший дом, чернильная лава – все это казалось далеким и нереальным. Как сон, поблекший с рассветом.

Генрих разлепил веки.

– Ну как спалось, герой?

Ольга лежала лицом к нему на тахте. Глядела синими глазищами, улыбаясь тихо и ясно. Он коснулся ее плеча, погладил нежную кожу. Ольга мурлыкнула и придвинулась ближе.

– Где мы? – спросил он.

– На дирижабле.

Генрих оглядел комнату, точнее – крошечную каюту с иллюминатором. Кроме тахты тут имелись встроенный шкаф и откидной столик.

– Почему я еще живой?

– Потому что не умер. Тоже мне аналитик.

– Не издевайся, Оля. Давай рассказывай.

– Строгий какой. Пошутить нельзя… Всё-всё, только не ругайся! Не выстрелил он в тебя. Ты и так уже едва на ногах стоял. Он еще револьвер не успел поднять, а ты завалился. Я завизжала, к тебе хотела, а меня держат…

– Тихо-тихо. Не плачь. Уже все закончилось.

– Этот все равно стрелять хотел… Гад… Твой генерал его за руку удержал… А Иван Игнатьевич говорит: Генрих, мол, только в Девятиморье опасен. А если его (тебя в смысле) за границу отправить, то все будет хорошо…

Генрих подумал, что это логично. Главное – удалить источник заразы с территории королевства. Желательно пристрелить, но можно и просто вывезти. Волна-то накрыла только одну страну, а за ее пределами он свою «заразность» просто утратит.

– Кстати, а как посол оказался в Речном проезде?

– Не знаю, – сказала Ольга. – Подсказали, наверное. Зря вы тут, что ли, жалуетесь, что наши шпионы – в каждом углу?

Генрих улыбнулся. Спросил:

– Который час?

– Девять утра. С минутами.

– И куда мы летим? В империю?

– Куда же еще? Главное, мне с тобой разрешили! Здо́рово!

– Что значит «разрешили»? А сама ты что, не могла?

– Нет, конечно. Меня из империи пятнадцать лет назад выслали.

– Выслали? Серьезно? За что?

– Так, грешки молодости. Была одна история, некрасивая. Мне тогда еще и двадцати не исполнилось. Сказали: если хочешь состояние сохранить, то езжай-ка ты, Оленька, за кордон. А иначе с какой бы радости я в вашем Девятиморье столько лет прокуковала, как дура?

– А дом твой здешний? С ним теперь как?

– Он не мой. Арендованный. Я тогда, как приехала, свой покупать не стала. Надеялась, годик-два – и в империю позволят вернуться. А оно видишь как обернулось.

– Да уж, – сказал Генрих. – Лететь-то нам еще долго?

– Граница в полдесятого будет, капитан объявлял.

– О, скоро уже.

– Ага. А взлетели ночью. Дирижабль – наш, имперский, поэтому летает без сбоев. Тебя на носилках занесли. Я извелась вся, но доктор кое-как успокоил. Сказал – все нормально, ты просто спишь. Здоровая, говорит, реакция, волноваться не надо…

Генрих порадовался, что спал под защитой имперских рун и снова сохранил память. Да и вообще самочувствие было вполне приличным.

– Пойдем на палубу, – предложил он, – посмотрим с высоты на Белую реку. Когда еще доведется?

– Там же мороз! – возразила Ольга жалобным голосом.

– Ну ты посиди тогда, я один схожу.

Она надулась, слезла с тахты и принялась натягивать сапоги. Потом заглянула в зеркало, поправила платье. Генрих подумал, что история и впрямь имеет чудовищную инерцию. Подолы, во всяком случае, в новом мире укоротились никак не меньше, чем в старом.

Он полез в шкаф и вместо полушубка с разодранным рукавом обнаружил свое пальто, которому полагалось бы висеть дома.

– Это я их заставила, – похвасталась Ольга. – Послали шофера к тебе домой. Вещи кое-какие собрали, вон саквояж стоит. Ну и паспорт заодно привезли.

– Что б я без тебя делал? – риторически спросил Генрих, помогая ей надеть шубку.

– То-то же.

На тесной палубе было ветрено и безлюдно. Небо оказалось на удивление чистым. Все тучи остались далеко за кормой, штурмуя столицу Девятиморья. Впереди по курсу сверкало солнце в морозной дымке.

– Ну вот, – сказал Генрих, – теперь и меня сослали. А вернуться уже нельзя.

– Не грусти, – попросила Ольга, зябко прижимаясь к нему. – У нас в империи хорошо. Ты там не пропадешь, с твоим-то уровнем дара.

– Знаю. Но Девятиморье – моя страна. Стеклянный тут век или Железный – не важно. Если б можно было остаться, не уехал бы ни за что. Все из-за этой Сельмы…