Волнолом - Владимир Прягин

– Эхо, – кивнула она задумчиво. – Да, можно и так назвать. Принимаю. Куда нас теперь ведет твоя логика?

– Она возвращает нас к основному вопросу. Какая деталь рассорила барона с девчонкой? Что ты им нашептала? Впрочем, круг поиска можно сузить. Ты утверждаешь, что не копалась в мозгах у Роберта. Похвальная щепетильность…

– Дело не в щепетильности. На кого мне проще воздействовать через разум и чувства? На того, кто более или менее похож на меня. В идеале это должна быть женщина с сильным чернильным зрением…

– …но сойдет и с талантом знахарки. Так? Ведь это две стороны одной и той же медали, как ты однажды заметила.

Она посмотрела на Генриха с уважением:

– Да, совершенно верно.

– Значит, объект воздействия – травница! Еще один кусочек мозаики! Давай же, Сельма, признайся – что она там сболтнула с твоей подачи, если барон от нее сбежал?

– Ты молодец, Генрих, – сказала Сельма, – почти обо всем уже догадался. Правда, тебе немного мешает инерция мышления, свойственная всем людям. Сделай один шаг в сторону, сойди с наезженной колеи, и тебе откроется вся картина. Я уверена, ты сумеешь. Жаль только, что все душевные силы, всю энергию ты тратишь на то, чтобы разрушить мою работу.

– А на что еще мне их тратить? Мир, возникший по твоей милости, очень болен. И дело не только в крушениях и авариях. Неужели не видно, что получилось совсем не то, к чему ты стремилась?

– Ладно. И где же я ошиблась, по-твоему?

Сельма смотрела на него не мигая, и Генрих не мог понять – шутит она или спрашивает всерьез. Но почувствовал, буквально ощутил кожей, что должен ответить если не по уму, то хотя бы по совести. Потому что сейчас ему задали самый главный вопрос за все эти безумные дни. А может, и за последние четверть века.

– Я не историк и не философ, – сказал он, подбирая слова. – Я боюсь делать обобщения, потому что рискую сморозить глупость. Упомяну лишь то, что видел собственными глазами. Я родился и вырос в Стеклянном веке. Был тогда юношей, но уже вполне понимал – что-то идет не так. Экономика не справлялась. А великая идея насчет того, что источник силы – сам человек, поблекла… Стоп, нет. Сформулирую по-другому. Идея-то осталась великой. Просто ее заболтали и замусолили так, что почти перестали воспринимать. И она уже не могла заслонить собой экономическую нелепицу.

Он сделал паузу, но Сельма не торопила.

– Потом была «перекройка». Болтовни стало еще больше – его величество просто не умолкал. Но конкретные вопросы решал не он, а новый канцлер от Железного Дома. Все заполонили машины. В быту стало лучше, а вот на идею плюнули окончательно. Тогда и вмешалась ты.

Она все так же сидела молча.

– Ты вернула Стеклянный век из небытия. Но это – лишь суррогат. Подделка. Потому что история не терпит насилия над собой. В одну реку не войдешь дважды. Идею из отжившего мира не приколотишь гвоздями к новому. Она, идея, осталась где-то там, в прошлом. А без нее можно только орать в «беседке» про былое величие. Забавно, кстати: громче всех орут почему-то те, кто настоящий Стеклянный век и в глаза не видели. Потому что родились, когда он уже закончился.

– Да, – сказала она тихо и грустно, – я не смогла возродить мечту. Получилось не то, чего я хотела. Но я по крайней мере пыталась. А что сделал ты? Сидел и смотрел, как идея покрывается пылью, а потом на нее и вовсе плюют все кому не лень.

– Я не горжусь этим, – сказал Генрих, – но завтра сделаю то, что должен. Избавлю мир от твоих воздействий. И от тебя самой заодно.

– Как я уже говорила раньше – попробуй. Это твой выбор.

Она повела рукой, стирая себя из зеркала. Он отвернулся, потушил лампу и принялся ждать рассвета.

Генрих с Ольгой неторопливо и со вкусом позавтракали. Долго пили душистый чай, макая в него подрумяненные сухарики. Болтали о ерунде. Ольга рассказывала, как пятнадцать лет назад приехала из империи. Собираясь тогда в дорогу, она боялась, что не найдет в столице Девятиморья подходящего дома. Ведь тут, по слухам, такая теснота и столпотворение, что люди живут друг у друга на головах! К счастью, с домом помог имперский посол. Он, посол, вообще довольно приятный дядька, когда не озабочен делами…

Ольга трещала без умолку, как сорока. Генрих смеялся. Они не сговариваясь делали вид, что все хорошо. Что это обычный завтрак, как у счастливой семейной пары, не обремененной никакими заботами, кроме разве что выбора, кого из знакомых навестить в выходные.

Потом они оделись, вышли на улицу, где дожидался красный локомобиль. Ольга сказала шоферу: «В оранжерею». Генрих устроился рядом с ней на диванчике. Ехали молча. За окошком проплывали дома, витрины, голые липы. Щемило сердце.

Оранжерея оказалась длиннейшим стеклянным зданием на окраине города. Генрих никогда прежде тут не бывал. Ольга повела его сквозь садово-огородные дебри. Он шагал за ней, спотыкаясь о шланги и разглядывая помидоры на грядках. Те пунцовели от такого внимания. Было жарко и очень душно.

Они перешли в другое крыло, где росли цветы, и у Генриха голова пошла кругом от приторно-вязких запахов. Благоухали розы, нагло давили на обоняние пышные орхидеи, сладко поддакивали левкои. Для полного счастья не хватало только чертополоха.

– Варя! – позвала Ольга.

Девушка, возившаяся у разлапистого куста, который Генрих не смог идентифицировать, обернулась и кивнула гостям. На ней было льняное платье, а волосы она заплела в толстую косу.

– Доброе утро, – сказала Ольга. – Познакомься, это Генрих фон Рау.

– Здравствуйте. – У травницы был забавный звонкий акцент. – Доброе утро, Оля. Будет прощание?

– Прощание? – слегка опешила та.

– Последний раз, – объяснила девушка. – Больше мы не усмотримся.

– Не увидимся? Почему?

– Да, прости. Я еще плохо этот язык. Не увидимся. Не спрашивай почему. Я вижу. Чувствую так.

Поняв, что дипломатические прелюдии ни к чему, Генрих взял быка за рога:

– Я надеялся задать вам пару вопросов. Вы позволите?

– Да. Спросите.

– Насчет чернильного зрения. Вы ведь им не обладаете?

– Нет. У нас следят, когда девочки маленькие, какой у них есть подарок…

– Дар?

– Какой у них дар. Потом, когда они… – травница в затруднении посмотрела на Ольгу, – когда к ним…

– Я объясню ему, Варя. В детстве проверяют на наличие дара. Если он есть, то решают, как дальше быть. Можно открыть чернильное зрение, развивать способности к светописи. А можно дар… ну, как бы перенаправить, обратить его внутрь. Я не специалистка, не знаю правильных терминов. Этот второй способ – он мало кому подходит. С ним у девочки появляются другие способности…

– Знахарство? Ведовство?

– Да, что-то вроде этого. Они чувствуют природу вокруг.