На что способны блондинки - Николас Фрилинг

Арлетт не молодела. Обнаружив у себя седые волосы, она ужасно занервничала и с драматизмом заговорила о начинающемся «un coup de vieux»[40]. На самом же деле это настолько ей шло, что она стала красивей, чем прежде, к тому же серая прожилка была у этой пепельной блондинки едва приметна, если, конечно, не вглядываешься как одержимый. Правда, Она стала чуточку более худощавой и более энергичной: двигалась энергичнее, равно как и быстрее. Она еще не освоилась в новой квартире, удручающе тесной. Они не смогли бы здесь расставить и половины мебели, если бы захотели ее привезти. Решили отправить груженый грузовик во Францию, «на дачу», приобретенную к пенсии и теперь ставшую их подлинным домом. Сознание того, что вещи уже находятся там, каким-то образом укорачивало годы, остававшиеся до пенсии. Они согласились, что с его пенсией по инвалидности стоило бы выйти в отставку пораньше, пусть даже ему еще нет и пятидесяти.

«Красивая женщина», — подумал Ван дер Вальк.

Арлетт обижала маленькая квартира. Негде даже поставить телевизор. «Место ему, — заметила она со своей чисто французской логикой, — на кухне или в крайнем случае в столовой». Но никакой столовой не было: они ели на кухне. Голландские кухни, увы, слишком малы, и сейчас, в первый раз попав в современный дом, где пространство нещадно экономится, Арлетт страдала от тесноты. Это действительно была крошечная квартирка, по любым стандартам спроектированная с крайней прижимистостью. «Ну, ваши дети уже выросли, — сказал чиновник, ведающий распределением жилья, — и вам не нужны все эти спальни». Это было правдой. Мальчики никогда не появлялись в доме, но даже одна спальня была слишком маленькой и не вместила их кровати, так что ее тоже отвезли в коттедж. Они спали на узких лежанках. Все равно как в армии. Рут, их приемная дочь, единственный ребенок, живущий дома, молчаливая, замкнутая девочка-подросток, тоже ненавидела свою спальню, так же как и они — свою.

«Гнусный маленький чулан», — сказала она. О своей новой школе дочь тоже придерживалась невысокого мнения. В целом Ван дер Вальк иногда сожалел, что согласился на эту свою шикарную новую работу.

«А впрочем, подумай о деньгах, которые мы откладываем», — сказал он как-то задумчиво.

«Дерьмо, — раздраженно отвечала Арлетт. — На что нам откладывать деньги? За коттедж заплачено. Мальчики почти закончили учебу и уже поговаривают насчет грандиозной работы, которую себе подыскали. А мы с тобой как пара тщедушных старых куриц, видящих детей примерно раз в шесть месяцев, когда они скидывают нам на колени своих сопляков перед тем, как исчезнуть в очередном круизе по Карибам».

По поводу коттеджа она тоже не испытывала такой уж радости: «Я уверена, что там все время будет идти дождь». — «Ну да, и поэтому все тамошние жители выращивают виноград».

Ван дер Вальк не сдавал своих позиций, поскольку он усвоил проведенное Вольтером различие между теми странами, где думаешь, и теми, где просто потеешь.

«Если бы мы всегда во всем были согласны, — сказала Арлетт примирительно, — жизнь была бы очень скучной. Но мною всегда кто-нибудь верховодит». — «А тебе это нравится?» — «Да, но только после того, как мне приведут веские доводы».

Она удовлетворенно отметила, что хоть и не уверенно, но придерживается феминизма.

Теперь они жили как настоящие буржуа. Арлетт подыскала себе новую работу в больнице и ездила туда и обратно на велосипеде, потому что для машины в «deux-chevaux[41] слишком интенсивное движение». Рут, которой предстояло еще ходить в школу, горько сетовала на то, что она недостаточно взрослая, чтобы использовать deux-chevaux, и мечтала о мотороллере. Ван дер Вальку до работы было ближе всех, так что он ездил туда на трамвае, а домой возвращался пешком.

— Что на ужин?

— Что-то вроде пирога с луком под белым соусом. Ба, да у тебя плащ насквозь промок, а где, черт возьми, его сушить в этой конуре — вот что я хотела бы знать!

— Кто-нибудь видел мой немецкий словарь? — раздраженно спросила вошедшая Рут.

«Все это так банально», — подумал Ван дер Вальк, беря в руки книгу с легендой о Монтрозе. Он любил историю; она была одним из лучших средств придать элементам жизни соразмерность, дистанцируясь от вещей. Арлетт же обожала художественную литературу, но хотела, чтобы это было легкое чтиво; некое повествование с сюжетом. Если только Кай Лунг не развернет свой ковер, говорила она, меня это не захватывает. Ее не интересовал Монтроз. «Шотландия в семнадцатом столетии, — сказала она с нарочитым содроганием, — что может быть более варварским?» — «Величайшее заблуждение», — строго ответил он ей.

— Ужин, — сказала Арлетт, пинком распахнув дверь с кухни, потому что обе руки были заняты.

«Великолепная квартира», — подумал Дик, снимая пиджак и застенчиво выставляя напоказ свою шикарную бледно-зеленую рубашку с металлическими серебристыми нашивками, купленную не далее как этим вечером. Когда все новое, это смотрится паршиво, сколько денег ни истрать: выцветший синий узор на истертом ковре — вот что производит должное впечатление. В большой комнате стоял волнующий, театральный запах, как от грима.

— Ты пришел чуть раньше времени, это замечательно, — сказал Ларри со своей кривой улыбкой. — Не против того, чтобы помочь мне немного прибраться?

— Конечно нет.

То, что он как бы находился за кулисами, привносило особую изюминку и вызывало успокаивающее ощущение чего-то хорошо знакомого, сводившего на нет благоговейный трепет. У Дика не было опыта по части вечеринок, не считая студенческих, с алжирским дешевым портвейном и припасенной бутылкой уцененного вермута, и чрезвычайно чопорных маленьких «приемов» его детства: мучительная возня его матери на кухне с крошечными кусочками сыра и бекона, размякшими креветками и водянистым копченым угрем, умоляющей служанку с красными руками ни в коем случае не прикасаться к хорошему фарфору.

Он был удивлен, когда Ларри, подмигнув, запер напитки в шкафу и положил ключ себе в карман, и еще больше, когда обнаружил на кухне унылого человека, распаковывавшего большие деревянные коробки. Тут был великолепный паштет, приготовленный в золотистой корочке, целый бок копченого лосося, уже порезанный на ломтики и ловко вновь собранный воедино, и не менее двух корзин шампанского. Дик был окончательно ослеплен, когда оказалось, что одна из коробок обшита изнутри цинком и наполнена огромными кусками льда. Фарфор, хрусталь, серебро и салфетки появились как по волшебству; поставщик провизии постучал по льду маленьким серебряным молоточком, поставил первую дюжину бутылок в ведерки, поклонился, достал блокнот с внушительным перечнем продуктов и сказал:

— Вроде бы все, сэр, пожалуйста, распишитесь вот здесь, премного вам благодарен, сэр. — Посыльный убрал в карман свои чаевые слишком проворно, чтобы Дик успел разглядеть, насколько они велики, и исчез.