Белоснежка должна умереть - Неле Нойхаус

Феликс Питч подтвердил его слова кивком. Михаэль Домбровски никак не реагировал. Он не сказал еще ни одного слова, а просто молча сидел и смотрел прямо перед собой.

— Надя могла знать об этих картинах? — спросила Пия.

— Вполне возможно. Тобиас рассказывал нам в последнюю субботу о том, что узнала Амели. О картинах и что на них, мол, изображен Лаутербах. Я думаю, он наверняка говорил об этом и Наде.

Зажужжал мобильный телефон Пии. На дисплее высветился номер Остерманна.

— Извини, что мешаю, — сказал тот. — Но похоже, у нас проблемы… Тобиас Сарториус как в воду канул.

* * *

Боденштайн прервал допрос и вышел из комнаты. Пия собрала фотографии, положила их в прозрачную папку и поспешила за ним. Он ждал ее в коридоре, прислонившись к стене и закрыв глаза.

— Надя, скорее всего, знала, что изображено на картинах, — сказал он. — Она была сегодня на похоронах Лауры. В это же самое время загорелась мастерская Тиса.

— Она могла быть и той женщиной, которая приходила к Барбаре Фрёлих и выдала себя за женщину-полицейского… — продолжила Пия.

— Я тоже так думаю. — Боденштайн открыл глаза. — И чтобы не всплыли еще какие-нибудь картины, она подожгла оранжерею, пока весь Альтенхайн был на кладбище. — Он оттолкнулся от стены и пошел по коридору к лестнице.

— Ее совершенно не устраивало то, что Амели раскопала правду об убийстве обеих девушек, — сказала Пия. — Амели знала ее, и у нее не было оснований ее опасаться. Так что Надя вполне могла в тот вечер под каким-нибудь предлогом вызвать ее из «Черного коня» и заманить в машину.

Боденштайн задумчиво кивнул. Версия о том, что Надя фон Бредо — убийца Штефани Шнеебергер и через одиннадцать лет из страха разоблачения похитила и, возможно, убила Амели, становилась более чем реальной.

Остерманн сидел в своей комнате с телефонной трубкой в руке.

— Я говорил с его отцом и одновременно послал туда наряд. Тобиас Сарториус уехал сегодня после обеда с подругой. Та сказала старику, что отвезет его к нам. Но поскольку здесь они до сих пор так и не появились, я подозреваю, что они уехали совсем в другом направлении.

Боденштайн наморщил лоб. Пия соображала быстрее.

— С подругой? — переспросила она.

Остерманн кивнул.

— Номер Сарториусов еще в памяти?

— Да.

Пия, уже томимая мрачными предчувствиями, обошла вокруг стола, взяла трубку и нажала кнопку «повторный набор», затем включила «громкую связь». Хартмут Сарториус ответил после третьего сигнала. Она не дала ему сказать даже слова.

— Кто подруга Тобиаса? — спросила она, хотя уже сама догадывалась.

— Надя. Но… она же… она же хотела…

— У вас есть номер ее мобильного телефона? А номер ее машины вы помните?

— Конечно. Но что, собственно…

— Пожалуйста, господин Сарториус! Дайте мне номер ее телефона.

Они встретились глазами с Боденштайном. Тобиас Сарториус уехал с Надей фон Бредо, даже не подозревая о том, что она уже сделала и что, возможно, еще замышляет. Записав номер, она тут же прервала разговор и набрала номер Нади фон Бредо.

— The person you have called is temporary not available…[29]

— Что будем делать?

Она не стала упрекать Боденштайна за то, что тот послал патрульную машину к Лаутербахам. Это уже произошло, и изменить ничего было нельзя.

— Немедленно объявляем в розыск, — решительно произнес Боденштайн. — Как только станет возможно — определить местонахождение с помощью системы мобильного позиционирования. Где она живет?

— Сейчас узнаю. — Остерманн откатился на кресле обратно за свой рабочий стол и принялся звонить.

— А как быть с Клаудиусом Терлинденом? — спросила Пия.

— Пусть ждет. — Боденштайн подошел к кофеварке и налил себе кофе. Потом сел на пустующий стул Бенке. — Сейчас гораздо важнее Лаутербах.

Грегор Лаутербах вечером шестого сентября 1997 года, во время Кирмеса в Альтенхайне, был со Штефани Шнеебергер, дочерью своих соседей, в сарае Сарториусов. На одной из картин, возможно, изображена вовсе не Надя, борющаяся со Штефани, а Лаутербах во время полового акта со своей ученицей. Может, Надя фон Бредо, увидев это, позже, когда ей представилась возможность, убила свою ненавистную соперницу домкратом? Тис Терлинден стал свидетелем двух убийств. Но кто мог знать об этом?

Зажужжал телефон Пии. Это был Хеннинг, который уже работал с мумифицированным трупом Штефани Шнеебергер.

— Мне нужно орудие убийства, — произнес он усталым голосом.

Пия бросила взгляд на настенные часы. Половина одиннадцатого, а Хеннинг все еще в лаборатории. Интересно, рассказал ли он Мириам о своей пикантной проблеме?

— Будет тебе орудие убийства, — ответила она. — Как ты думаешь, тебе удастся обнаружить на мумии следы чужой ДНК? У девушки перед смертью, скорее всего, был половой контакт с мужчиной.

— Попробую. Труп отлично сохранился. Судя по всему, он все эти годы пролежал в подвале при такой температуре, потому что почти нет признаков разложения.

— А когда будет результат? У нас тут серьезный цейтнот.

«Цейтнот» было слишком мягко сказано. Потому что они всеми имеющимися средствами, задействовав всех свободных сотрудников, искали Амели и одновременно заново расследовали два старых убийства одиннадцатилетней давности. Вчетвером!

— А когда у вас не было цейтнота? — заметил Хеннинг. — Хорошо, постараюсь сделать быстрее.

— Пошли, — сказал Боденштайн Пии, допив свой кофе. — Продолжим допрос.

* * *

Припарковавшись на стоянке перед поместьем родителей, Боденштайн еще какое-то время сидел за рулем. Было уже за полночь, он валился с ног от усталости, но при этом был слишком возбужден, чтобы уснуть. Он уже собирался после допроса отпустить Феликса Питча, Йорга Рихтера и Михаэля Домбровски домой, но тут ему вдруг пришел в голову самый главный вопрос: была ли Лаура мертва, когда они бросали ее в топливный бак. Они долго молчали. До них вдруг впервые дошло, что речь идет уже не только об изнасиловании и не оказании помощи пострадавшему, а еще и о гораздо более тяжком преступлении. Пия четко сформулировала суть уголовно наказуемого деяния, которое они совершили: использование смерти человека в корыстных целях, а именно — чтобы скрыть тяжкое преступление. Услышав это, Михаэль Домбровски разрыдался. Боденштайн, расценивший его реакцию как признание, приказал Остерманну заняться ордерами на арест.

Однако того, что они успели рассказать, оказалось более чем достаточно, чтобы реконструировать эту историю и ее продолжение. Надя фон Бредо много лет не общалась со своими друзьями юности. Но незадолго до освобождения Тобиаса из заключения она вдруг приехала в Альтенхайн и оказала мощное давление на трех друзей, требуя, чтобы те и дальше держали язык за зубами. Поскольку ни один из них не был заинтересован в том, чтобы правда об их подвигах всплыла через одиннадцать лет, они бы, без всякого сомнения, молчали еще долго, если бы опять не пропала девушка. Сознание того, что по их вине был невинно осужден их друг, все эти годы тяжким грузом лежало на их совести. Даже когда в Альтенхайне началась жестокая травля Тобиаса, трусость и страх неизбежного наказания оказались сильнее желания сдаться полиции. Йорг Рихтер позвонил Тобиасу в прошлую субботу вовсе не из дружеских чувств. Это Надя попросила его пригласить Тобиаса к себе и подпоить. И данный факт подтверждал опасения Боденштайна. Но больше всего его поразил ответ Йорга Рихтера на вопрос, почему трое взрослых мужчин беспрекословно послушались Надю фон Бредо: