Моцарт. Посланец из иного мира. Мистико-эзотерическое расследование внезапного ухода - Геннадий Смолин

— Вы не будете со мной спорить и по иному поводу: ведь сам Моцарт был всего лишь пешкой в руках сильных мира сего. Вы согласны?

Слова Максимилиана Штадлера ошеломили меня. Я хотел возразить ему, но он вещал дальше, не давая мне опомниться.

— Я не собираюсь принижать или заземлять величие маэстро — просто хочу дать вам понять, кто Моцарт и кто они, — аббат ткнул указательным пальцем вверх. — Печальнее всего, мой дорогой Клоссет, что и жизнь маэстро, и наши с вами бесценные усилия спасти то, что осталось после его смерти — не прошли бесследно.

Если бы не его ррр-революционность, то он создал бы еще много гениального и высокого. Трагедия маэстро заключалась в его подчеркнутой независимости — я бы даже сказал, революционности и приверженности к низшим, земным ценностям. Вступив в борьбу с высшими силами, он сам погубил себя. Или вы объясняете это иначе?

Какое-то время я молчал, не веря своим ушам, затем пробормотал:

— Я. я догадывался и не мог взять в толк, какой смысл, какой резон. Кому выгодно?

— Вот именно: кому выгодно, — согласился Максимилиан Штадлер, — Одно ясно: только не Моцарту. Ведь маэстро мог жить и творить даже сегодня, сейчас. Скажите мне, уважаемый доктор Клоссет, что он сказал лично вам в те последние недели? Это должны знать люди из высших сфер, вы понимаете меня.

Неожиданно я вышел из себя, чувствуя, как лицо мое заливается краской.

— Да как вы смеете, герр Штадлер? — взорвался я. — Я ничего вам не должен. Если я в долгу, то перед самим Моцартом, которого мне не удалось спасти. Мне не хватило профессионализма, мне не удалось предвосхитить то коварство, о котором я был просто не способен помыслить. А теперь я прошу, я требую вас немедленно удалиться!

Забывшись, я схватил со стола кипу бумаг от Франца Зюсмайра, которые еще не рассортировал, и стал махать ими перед носом аббата Штадлера.

Его взгляд вдруг вспыхнул опасным огнем, в котором угадывался неподдельный интерес, который еще пару минут назад невозможно было предположить. Казалось, что мои слова и вспышка гнева запустили в действие скрытый в нем механизм: облик его, поведение и все его существо изменились до неузнаваемости. Передо мной стоял другой человек: холодный, жестокий, готовый на любой поступок — вплоть до убийства.

Он не сводил взгляда с пачки бумаг, которую я по-прежнему держал в руке.

Максимилиан Штадлер отряхнул пыль с идеально выглаженных брюк, затем медленно поднял с пола упавшую страницу и, не сводя с нее глаз, протянул мне.

И тут во мне проснулся раб: я испугался собственной выходки.

— Ах, герр доктор, вы так наивны по своему невежеству, — сказал аббат. — Иные знания следует хранить в тайне, они опасны для простых людей. Что-то доступное для одних людей возмутит других, а слабые души и непросвещенные умы просто погибнут. Я, доктор Клоссет, держу в тайне только то, что необходимо для общего блага. Долг и совесть — вот наши путеводители в океане жизни.

Он замолчал, исследуя мою реакцию на откровения. Но я был настолько ошеломлен, что стоял и слушал. Штадлер продолжил:

— Будучи аббатом, я многое познал в церковных кругах, доктор Клоссет. Я не только сочинял церковную музыку. Мне пришлось научиться великому искусству, как влиять на людей и управлять ими.

Наши князья столичного католицизма всегда восхищались умением иезуитов подчинять людей единой власти. Их цели и методы сослужили нам хорошую службу. Они, как и мы, настаивают на полном отказе от личной воли и личного мнения во имя общего дела. Мы очень тонко вербуем своих сторонников, ибо далеко не всякий в состоянии уловить смысл этого общего дела. Таким образом, мы, как вы сами понимаете, практикуем изощренный и спасительный обман, чтобы вести людей к неизвестной и непонятной им цели.

Слова Максимилиана Штадлера отозвались во мне полным неприятием его непомерного снобизма. От него разило таким высокомерием и амбициозностью, а слова и тезисы выдавались подчеркнуто и терпеливо, как будто речь шла о чем-то архиважном для человечества.

Я молчал.

Аббат дважды шаркнул левой пяткой о ковер, снова отряхнул брючину и встал, выпрямившись. Внезапно почувствовав головокружение, я отступил к столу в поисках опоры.

— Простите меня, доктор Клоссет, — произнес Максимилиан Штадлер с железным хладнокровием. — Я снова устыдился своего поведения. По-видимому, я погорячился.

Безусловно, вы медик, естествоиспытатель. В ваших сферах люди должны пользоваться полной свободой исследований — в этом я всецело на вашей стороне.

Он умолк и цепким взглядом осмотрел мой кабинет, как будто оценивая обстановку и желая понять: кто я такой на самом деле.

— Я позволю напомнить вам, что есть люди, — аббат показал глазами вверх, — люди, которые не поступятся своими принципами. И поверьте мне, они не погнушаются никакими средствами, чтобы убедить вас не впутываться в дела, которые вас абсолютно не касаются.

Максимилиан Штадлер шагнул к дверям, но снова обернулся:

— Именно так, доктор Клоссет. Именно так. Кстати, как поживает ваша супруга? Надеюсь, она в добром здравии? Прекрасная женщина!

— Спасибо, все хорошо.

— Жаль, что маэстро так и не связал себя брачными узами с особой благородного происхождения. Как это сделали Глюк или Гайдн. Вы ведь помните чудесную ученицу Моцарта? Ее, кажется, зовут Мария Магдалена? Какая была бы чудесная пара!..

— Простите, а Констанция, которую он так любил!.. — воскликнул я.

— Констанция, — ухмыльнулся он и добавил: — Причем тут это. Она мелкая, ничтожная женщина, ваша Констанция!..

Он буравил меня взглядом. Я молчал.

— Ну конечно, вы ничего не знаете, да и откуда вам знать — вы ведь уже десять лет не интересуетесь делами Моцарта. А она не только жива, но и, по моим данным, бывает иногда в Вене. Как там Моцарт называл ее? Ах да: Венера Милосская.

Он вновь замолчал.

— Профессор Клоссет, — Максимилиан Штадлер внимательно посмотрел мне в глаза, — говорят, что люди, погрязшие в грехах и пороках, доживают до глубокой старости. А такие добродетельные, вроде вас, зачастую умирают во цвете лет. Как это верно и как грустно, правда? Мои наилучшие пожелания фрау Клоссет. Весьма достойная женщина.

Аббат повернулся и исчез, как будто его и не бывало.

Я выглянул в окно и с удивлением увидел, что он задержался на крыльце и беседует с моей служанкой. Я не мог расслышать его слов, но видел, как он быстро вложил ей что-то в руку. Наверное, деньги за то, что служанка впустила его в такую рань.

И Максимилиан Штадлер ушел, оставив после себя больше вопросов, чем ответов.

Я отвернулся от окна и вспомнил, что он говорил о Магдалене Хофдемель — об ученице и возлюбленной Вольфганга. Я знал о ней все: в девичестве она называлась Магдаленой Покорной — была дочерью известного капельмейстера из Брюнна. Сегодня о ней я тоже мало слышал. Говорили, что она так и не переезжает в Вену из Брюнна, куда ее отправил еще император Леопольд П. ее дети выросли, бывают в Вене; а взрослый сын ее, выйдя в отставку, вернулся в австрийскую столицу. Последнее, что я слышал, — это то, что младший Вольферль живет у своей матери Магдалены Хофдемель.