Леди из Фроингема - Шарлотта Брандиш

Ободряющий тон жены, как и всегда, сделал своё дело. Седрик перестал раскачиваться, промокнул взмокший лоб платком и согласился выпить чашку чаю. Присцилла, поднимаясь на ноги, украдкой вздохнула – на этот раз сладить с мужем оказалось непросто.

Оскар Финч провёл предрассветные часы у окна, вглядываясь в еле различимую светлую полосу на горизонте. Дождь на время утих, теперь за окном воцарилась серая влажная мгла. Ему не хотелось читать, а уснуть не получалось даже после приёма снотворного. Казалось бы, усталость должна была подарить ему несколько часов забвения, но сердце продолжало учащённо биться и сигарета, зажатая в руке, мелко дрожала, когда он подносил её к губам.

Отчётливо понимая, что тайна его происхождения недолго будет оставаться таковой, Финч мысленно прощался со всеми своими планами и задавался вопросом, где для него отыщется следующий приют. В его душе мирились и скорбь по леди Элспет, единственной из всех, кого он встречал на своём жизненном пути, кто не судил его за прегрешения отца, и благодарность, обращённая к ней за возможность посвятить себя любимому делу.

Если Оскаром Финчем в эту ночь завладела печаль, то дворецкий Хигнетт оказался в тисках растревоженной совести. Не находя себе места, он то и дело обходил дом, проверяя, не погасли ли зажжённые лампы, и не послышится ли на чердаке топоток детских ног. Не рискуя показываться на глаза сестре, Хигнетт, будучи не слишком религиозным, не имел возможности припасть к тому утешению, что даёт верующим обращение к Создателю, и за случившееся с детьми несчастье возлагал вину исключительно на себя.

Филипп Адамсон тоже не сомкнул глаз этой ночью, так как слова Оливии всё же поселили в нём тревогу. Её чутью он доверял бесконечно, сестра, по его мнению, имела настолько парадоксальный склад ума, что порой в своём стремлении к истине сворачивала с дороги здравого смысла и продвигалась к цели исключительно звериными тропами интуиции.

Немногочисленные размолвки близнецы всегда переносили нелегко, но эта ссора, он знал, знаменовала собой начало горьких перемен, и сейчас досада на сестру боролась в нём с чувствами к мисс Прайс, и эта мучительная борьба заставляла его мерить шагами тесную комнату и искать всё новые и новые доводы в защиту избранницы.

В ней ему всё было мило – казалось, не было добродетели, которой ни была бы одарена несравненная Имоджен Прайс. Не только её красота, но и живость, задор, неизменная находчивость вкупе с манерой сквернословить самым очаровательным и невинным образом – будто ребёнок, не ведающий подлинного значения произносимых слов, – всё отличало её от девушек, которых Филипп знал раньше. Теперь они выглядели в его глазах пресными занудами, не умеющими веселиться и не знающими о жизни то, что знала Имоджен Прайс и чем щедро делилась с тем, кто был верен ей и почтителен. Как тысячи до него и тысячи после, от начала времён и до скончания их, Филипп угодил в западню дрожащих ресниц, пламенеющих губ и огненной, сводящей с ума нежности, за которыми, он был уверен, не могли скрываться пороки.

Вспоминая, как Имоджен, сидя на краю постели, облекает миниатюрную, совершенную ножку в прозрачный чулок, как она откидывает кудрявую головку и серебряный смех рассыпается в духоте комнаты, а глаза её – серые дымчатые агаты, драгоценные омуты, в глубине которых трепетала тайна, – блестят и пристально смотрят на него, Филипп старался дорожить каждым мгновением, точно зная, что судьба щедра не только на встречи, но и на расставания.

***

Для Оливии утро наступило позже, чем для остальных. Когда она открыла глаза, часы на каминной полке показывали без четверти десять. Кляня себя на чём свет стоит, Оливия принялась спешно одеваться. Даже не умывшись, она небрежно провела серебряной щёткой по волосам и скрутила их в узел. Она была уверена, что разгадка местонахождения детей, как и тайна личности убийцы, находится от неё на расстоянии пешей прогулки до нижней деревни.

За ночь все известные ей факты выстроились в причудливом порядке, образуя общую картину, которая теперь, поутру, уже не казалась столь невероятной. В картине этой, правда, все ещё оставались лакуны, но Оливия надеялась, что сумеет разглядеть в них истину.

По пути вниз ей встретилась растрёпанная Анна без наколки и передника. Она с видимым усилием несла тяжёлый поднос, на котором был небрежно сервирован завтрак на одного и стоял большой кофейник и две чашки.

Оливия вопросительно на неё посмотрела, и горничная покачала головой:

– Нет, их до сих пор не нашли, мисс. Инспектор уже спрашивал вас.

– Некогда, – покачала головой Оливия. – Передайте инспектору, Анна, что я вернусь через пару часов.

На секунду ей пришла в голову мысль воспользоваться любезным предложением Грумса, обещавшего предоставить ей любую помощь (иронии в его словах она так и не почувствовала), но, представив, как всполошится убийца, если она примется раскатывать на полицейской машине, Оливия отказалась от этого намерения. Выглянув наружу, она обречённо вздохнула и отправилась за макинтошем – дождь лил по-прежнему и прекращаться, судя по всему, не собирался.

Лужайка настолько пропиталась водой, что под ногами чавкало, как если бы она шла по болоту, и путь до подъездной аллеи занял у неё вдвое больше времени, чем обычно. Выбирая наиболее сухие участки, она шла как можно быстрее, и вскоре Филипп, наблюдавший за ней из окна комнаты Имоджен Прайс, потерял её из виду.

– Ты знаешь, я хотел спросить тебя об одной вещи, – повернулся он к Имоджен с виноватым видом.

– И о какой же? – рассеянно спросила та, продолжая листать роскошное иллюстрированное издание шекспировских пьес, позаимствованное ею из библиотеки Понглтонов.

Имоджен уютно устроилась в кресле, подогнув одну ногу под себя. На ней был лишь голубой шелковый халатик (к которому Филипп питал совершенно необъяснимую нежность) и плюшевая туфелька с помпоном, гипнотически покачивающаяся туда-сюда. Её волосы сегодня были уложены на косой пробор, отчего волнистые пряди скрывали половину лица, что придавало ей томный вид.

– Так о чём же ты, милый? – она подняла на него взгляд, и ему почудилось, что в тоне её слышится насторожённость.

– Я хотел спросить… Почему ты не сказала, что тебя вырастили приёмные родители?

– О, милый, видел бы ты себя сейчас! – после паузы длиной в секунду Имоджен рассмеялась переливчатым смехом и захлопнула книгу. – Неужели вы с Оливией вообразили, что я и есть дочь несчастной Айрин? Вот умора!

– Оливия здесь ни при чём, – быстро сказал Филипп. – Я только хочу понять, почему ты промолчала об этом.

– Да сама не знаю, – пожала Имоджен узкими плечиками. – Как-то и в голову не пришло, что мне стоит об этом упомянуть. Ты же вот, например, тоже не рассказал мне о том, что твой отец – знаменитый пианист Джон Адамсон, – добавила она слегка обвиняюще.

– Мы уже много лет не поддерживаем связь с отцом. Да и какое он имеет значение для нас с тобой?

– Никакого, – быстро согласилась Имоджен, вскидывая руки и потягиваясь грациозным кошачьим движением, превосходно демонстрирующим манящие изгибы её тела. – Вот и я о том же: какое значение имеет, где и с кем я выросла? Ведь главное – это то, что мы с тобой встретились, Филипп. Главное – наша встреча, – она подошла ближе и раскрыла объятия, отчего тонкая ткань халатика распахнулась и обнажила крохотную родинку пониже шеи, на хрупкой ключице.