Возмездие - Василий Ардаматский

— Проше, пане, сюда…

В хате было чисто. На столе горела свеча. Ее качающийся свет ложился желтоватыми бликами то на белую скатерть, покрывавшую большой стол, то на пестрые дорожки, постеленные на полу. Хозяин — грузный, неповоротливый, со сна опухший, в длинной, до колен, полотняной рубахе — неумело лебезил перед Федоровым.

Он зажег большую яркую лампу и разбудил жену.

— Быстренько ужин нам с паном дорогим поставь, — распорядился он, и Федоров понял, что расположение капитана Секунды к людям, идущим из России, было известно уже здесь.

Хозяин снял со стола скатерть и начал аккуратно ее складывать. Федоров видел его корявые, узловатые пальцы и думал, как он этими руками распинал мертвого красноармейца на пограничном столбе. Сели за стол.

— За бога единого давайте выпьем! За молитву единую — чтобы сгинули со света красные дьяволы! — неторопливо говорил хозяин, смотря то на гостя, то на зажатый в руке стакан с мутной самогонкой.

Федоров только чуть пригубил, сказал, что болен печенью, и не стал пить. Хозяин выпил один стакан, потом другой. Он долго не пьянел, Федоров сидел с ним целый час и слушал его медленные речи об устройстве жизни и о том, кому надо дать жить, а кого — к ногтю. Только после третьего стакана его забрало, он стал наваливаться на стол и всхрапывать. Хозяйка ловко подхватила его под руки и потащила в спальню.

Федоров вышел из дому и сел на ступеньках крыльца. Ночь показалась ему душной. Только чуть ощутимо веяло прохладой со стороны леса. Какая-то птица уныло и однообразно, с равными паузами кричала в поле, все время перемещаясь все дальше и дальше к горизонту. И вдруг Федорова охватила жуткая тоска. За всю его беспокойную чекистскую жизнь второй раз так его прихватило. Первый раз — в девятнадцатом году, когда сидел он в тюрьме деникинской контрразведки и ждал смерти. И вот теперь… Но тогда ему было полегче, был он один на белом свете, и смерть для него была, как говорится, сугубо личным делом. Теперь дело другое — в Москве осталась его курносая Анка и с ней… Еще не известно, кто это будет. Хотелось бы парня… Федоров смотрел в плотную темноту ночи и видел свою Анку. Видел ее такой, какой была она перед ним еще позавчера, в час прощанья. И что с ней такое стряслось? Вдруг заплакала и говорит: «Почему такая судьба выпала нам? Люди живут как люди, а мы из тревоги не вылезаем — только и знаем, что прощаемся. Долго так будет?» А ведь в их совместной жизни бывали времена куда тяжелее нынешнего, особенно на гражданской войне, и никогда она так не говорила… Наверно, это оттого, что скоро рожать… Первый раз ведь. Боится. Как он старался развеять ее страх! Спрашивал: «Неужто ты первая из всех на земле рожать собралась?» Она смеялась, а в черных ее глазах были слезы и тоска…

…В самом деле — жизнь у них без минуты покоя. За все время, что они с Аней в Москве, не было вечера, который они могли бы провести вдвоем как вздумается… А теперь у них будет ребенок… Это счастье… Они оба ждут его… Но в их комнатке всего семь метров… И на кого оставлять малыша, когда Аня пойдет работать?

«Неужели только по старости покой положен? Ведь мы такие же люди, как все, и нервов у нас со всеми поровну. А сколько этих нервов я оставлю сегодня вот здесь, в избе этого палача? И завтра в Вильно? И потом там — в Париже… Одна эта поездка к Савинкову потребует столько сил души, сколько другой за всю жизнь не израсходует…»

Федоров понимал, что такие мысли никак не укрепляют его волю, но отмахнуться от них не мог.

Хозяин хутора сообщил по начальству о прибытии Мухина, и утром за ним на бричке приехал польский пограничник. Он доставил Федорова на приграничную железнодорожную станцию и помог сесть в поезд.

В Вильно его встретил на вокзале сам капитан Секунда. На этот раз капитан был очень осторожен в своих требованиях — ему, видимо, сказали, чтобы он не лез напролом. А Федоров, наоборот, был теперь заметно покладистее.

— Вы прошлый раз просили помочь вам… как это у вас там называется?.. внедрить, что ли, ваших агентов. Я не напутал? — небрежно спросил Федоров.

— Да, да, в штаб Западного фронта, — подсказал Секунда. Эту просьбу он пересылал Шешене с Зекуновым.

— Плохие мы вам помощники — вот забыл даже куда, — сказал Федоров и добавил доверительно: — Все в порядке. Можете передать своим людям вот этот адрес, пароль и фамилию… — Федоров извлек из-за обшлага брюк смятый комочек бумаги, отдал его капитану и долго вытирал руки носовым платком.

— Это замечательно, замечательно! — повторял капитан Секунда. — Я вижу, это писал пан Шешеня?

— А кто ж еще?

— А что у вас в чемодане?

— Хотите проверить? — усмехнулся Федоров.

— О нет, пан Мухин! — поднял руки капитан Секунда — никак он не может приспособиться к этому типу. — Просто я очень жадный человек.

Федоров молча встал из-за стола, открыл чемодан и вынул из него два объемистых пакета.

— Это вам от Шешени и Зекунова…

Капитан Секунда отложил пакеты в сторону.

— Когда вы собираетесь в Варшаву?

— Хотелось бы сегодня же.

— Все будет обеспечено. А сейчас вас проведут в отель, где вы сможете пообедать и отдохнуть до поезда…

На другой день утром Федоров был уже в Варшаве, на квартире Философова. Они сидели за столом, который был завален образцами подпольных изданий «ЛД», привезенных Федоровым для показа и консультации…

В Москве при обсуждении хода операции было обращено внимание на то, что Философов и Шевченко подолгу остаются вне игры, а значит, и вне чекистского контроля, меж тем оба они чрезвычайно опасны. Кроме того, нельзя было превращать их только в порученцев для связи с Савинковым. Для начала было решено — учитывая, что Философов является редактором газеты и директором издательства, попросить его проконсультировать подпольные издания «ЛД»…

В течение недели три сотрудника контрразведки во главе с Демиденко подбирали из изъятых при обысках наиболее слабые антисоветские брошюрки и листовки. Эта макулатура сейчас и лежала на столе между Философовым и Федоровым. Каждую брошюрку и листовку Философов внимательно осматривал и прочитывал.

— Вы располагаете полиграфической техникой лучшей, чем мы, — говорил Философов, глядя поверх раскрытой брошюры на Федорова.

— Не удивительно, Дмитрий Владимирович, — отвечал Федоров. — Нас обслуживает одна из лучших московских типографий, ее директор — наш верный человек. Мы спокойно могли бы печатать там и вашу газету, — с улыбкой добавил он.

Философов начинает критиковать изданные «ЛД» материалы. А Федоров в это время думал: очень хорошо, что Философову придумана эта деятельность, он горд сейчас своей ролью критика и учителя и, значит, менее бдителен. Федоров слушал Философова поначалу серьезно, затем на лице его стала блуждать улыбка, и, наконец, он несколько смущенно рассмеялся. Философов замолчал, смотря на него с недоумением и чуть обиженно.