Возмездие - Василий Ардаматский

— Что думаете об этом, Андрей Павлович? — спросил Дзержинский.

— Понимаю, что будет нелегко, — ответил Федоров.

— А я знаете, что думаю? — энергично заговорил Дзержинский. — Для русской полиции, у которой главным методом работы были подкуп и провокации, Савинков мог быть и гением конспирации. Для нас главная опасность в его политической прожженности. Понимаете? Вот у вас все продумано, особенно то, что связано с нашей «ЛД». Но ведь вам придется разговаривать с ним не только об этом. Сам Савинков будет предлагать тему разговора, и всякое, даже самое малое ваше сопротивление такой свободе разговора может его насторожить. Понимаете? — Каждый раз произнося это «понимаете», Дзержинский поднимал лицо, колко выставляя вперед свою бородку. — А в безграничном океане тем, подвластных Савинкову, вас могут ожидать такие ловушки, которые мы здесь, в Москве, предусмотреть не в состоянии. Вот здесь ваша главная опасность, Андрей Павлович. Будьте начеку!..

— Буду, Феликс Эдмундович.

— Последнее… — Феликс Эдмундович поднял лицо, помолчал немного, опустив глаза, и сказал: — Да, да, можно… Я вот о чем. Когда вам нужно будет по ходу схватки нанести Савинкову особенно чувствительный удар, напомните ему об Азефе. Верно, товарищи? — спросил Дзержинский, переводя взгляд на сидевших в стороне Артузова и Пузицкого. Он отжал в кулаке бородку и продолжал: — Да, да, это следует использовать… Когда он вас будет спрашивать, почему не все в «ЛД» проникнуты к нему религиозным уважением, вы к тому перечню причин, который мы выработали, прибавьте еще и эту — мол, есть в руководстве «ЛД» и такие люди, которые, мягко говоря, не понимают, как вам удавалось быть террористом, столь долго действовать рядом с Азефом и избегать серьезных столкновений с полицией. А потом в Севастополе совершить фантастический побег из тюремной крепости… И смотрите внимательно — как он это съест? Мне думается, что такой вопрос должен вывести его из равновесия, а нам это на руку. Как, товарищи? Согласны?

— Это можно… — подумав, ответил Федоров. — Но не получится ли перебора? Возьмет он и пошлет нас к чертям со всеми нашими подозрениями и непониманиями.

— Не пошлет, Андрей Павлович, — твердо сказал Дзержинский. — Мы ему нужны как воздух! Все снесет за «ЛД»! Все!

Настала пора прощаться. Дзержинский встал, прошелся вдоль стола и сказал стоящему перед ним Федорову:

— Вы, беззащитный, лезете в логово голодного волка — такова объективная оценка ситуации. Но, правда, мы, чекисты, народ костлявый, нами недолго и подавиться. Впрочем, это уже тенденциозная оценка собственных возможностей. А фокус-то в том, что без второй позиции нельзя правильно решить первую. Понимаете?

Федоров молча кивнул головой. Дзержинский окинул взглядом небольшую ладную фигуру Федорова, наклонил голову и как бы исподлобья посмотрел ему в глаза.

— Андрей Павлович, дорогой, — очень сурово сказал Дзержинский, и по лбу его пошли глубокие складки. — За жену не беспокойтесь, сам прослежу… товарищи… — Феликс Эдмундович приподнял голову и сказал жестко: — А если вдруг?.. Целью моей жизни будет найти его хоть на краю света. Так ему и скажите. Я серьезно говорю — скажите. Он знает меня, знает… — Дзержинский усмехнулся. — Что-то я нехорошо размахался руками: я да я. Это вы в опасное дело идете, вы… Счастливо вам… — Дзержинский крепко сжал руку Федорова и повторил: — Счастливо вам, Андрей Павлович…

На этот раз Федоров шел через границу один, и поэтому Крикман ждал его в своей корчме. Хозяин корчмы теперь уже был уверен, что его жилец тоже занимается контрабандой, только дела ведет куда крупнее, чем он сам. То, что красный пограничник является в то же время контрабандистом, никакого недоумения у хозяина корчмы не вызывало, он считал нэп той счастливой эрой предпринимательства, когда только последний идиот мог стоять в стороне от денежных дел.

Вот и сейчас, открыв дверь и увидев Федорова с большим чемоданом, хозяин корчмы тяжело вздохнул и почти трагическим жестом показал на дверь Крикмана.

Федоров и Крикман поздоровались и, не разнимая рук, весело рассматривали друг друга.

— Вон вы какой! — смеялся Федоров, вглядываясь в обожженное морозами, худощавое лицо Крикмана. — А что? Так я вас себе и представлял. Только казалось, что ростом вы повыше.

— В темноте все собаки на волка похожи, — смеялся Крикман.

Они сели за стол у окна, распахнутого в сад, в заросли малинника, уже обсыпанного молоденькой листвой. Там, в малиннике, послышался шорох.

— Не беспокойтесь, — сказал Крикман. — Это хозяйская дочка. Судя по всему, жертва полковника Павловского. Она сейчас сюда явится — как только кто придет, она тут как тут. Посмотрите, какая красавица…

В этот момент дверь открылась и в комнату вошла босоногая, одетая в дешевенькое ситцевое платьице высокая девушка с точеным, белым лицом, на котором сияли и в то же время отсутствовали большие зеленоватые глаза под тонкими, как ниточки, бровями.

— Вы меня убивать не будете? — безмятежно спросила девушка.

— Успокойся, Сима, тебя никто не тронет, — сказал ей Крикман.

Она тихонько засмеялась и, подойдя к Федорову, приблизила к нему свое прекрасное лицо, нежно погладила его по волосам и, хлопая в ладоши, выбежала из комнаты.

— Никак не могу привыкнуть… — вздохнул Крикман. — Как вижу ее — сердце болит. У нее на глазах мать убили, а что они с ней сделали, и представить немыслимо.

— Ну что ж, Ян Петрович, придет час — мы до Павловского доберемся и счет предъявим… за все…

— Наверно, трудно вам… с ними? — спросил Крикман. — Я бы, пожалуй, не выдержал. Мало рожи их видеть, ведь еще надо под них подделываться. Мне тут тоже приходится хозяину корчмы подыгрывать, что я, как и он, контрабандой балуюсь. Так и то еле удерживаюсь… Между прочим, ко мне прямо напролом лезет с гешефтами начальник польской стражницы поручик Томашевский. Закажи я ему министра продать — притащит, честное слово! Спекулянты проклятые! И вообще у меня такое впечатление, что границу у них охраняет не стража, а кулачье, которое они расселили вдоль границы. Эти — звери. Вот тот, через которого лежит ваш путь в Вильно, руками задушил нашего пограничника — в метель парень нечаянно перешел границу. И пяти шагов не сделал. Так мало ему, что убил. Испохабил и потом гвоздями распял его на пограничном столбе.

— Зря вы мне это рассказали, — сказал Федоров. — Пока не надо бы…

— Это вы бросьте, я уже сам к нему примерился. Вот только вашу операцию закончим, я ему помогу в рай устроиться…

В полночь, когда они прощались возле пограничного столба, Крикман, пожимая руку Федорову, спросил тихо:

— Когда обратно?

— Точно сказать не могу. Три дня можете отдыхать, а потом ждите… сколько терпения хватит.

— Теперь не зима — одно удовольствие, — весело сказал Крикман. — Счастливо. Пока…

Так они и расстались — посреди теплой весенней ночи и между двух затаившихся друг против друга миров. Межи этой — хоть с огнем ее ищи — не было видно. Крикман возвращался в свою корчму, а Федоров шел прямо на запад, и оба они вдыхали пьяный воздух весны и ощущали плывущее над землей тепло. Выбравшись из оврага, Федоров уже привычно свернул к хутору. Хозяин хутора точно ждал его — стоял на высоком крыльце своего осанистого дома с беленым кирпичным фундаментом. Его скрывал козырек над крыльцом, и Федоров вздрогнул, услышав из темноты басовитый голос: