Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916-1926 - Павел Долгоруков

В письме от 5 мая 1926 года Павел Дмитриевич писал: «Т. к. живу инкогнито, то почти никого не видаю. После 25-го, вероятно, начну передвижение».

3 июня он писал в Париж: «Думаю сегодня отправиться в путешествие. Если осенью не вернусь в Париж, то обращусь, вероятно, зимой, перед Рождеством относительно присылки с. – хоз. орудий, для чего Ю.Ф. и Мих. М-а убедительно прошу согласно оставленной мной инструкции похлопотать для общего дела убежденно и рьяно, как М.М. умеет». (Дело шло, очевидно, о денежных средствах. Ю.Ф. и Мих. М-а – Ю.Ф. Семенова и М.М. Федорова. – П. Д.)

До своего ареста Павел Дмитриевич пользовался для переписки несколькими заранее условленными именами. Первая лаконическая открытка была получена от него из Одессы от 9 июня 1926 года: «Дорога была очень тяжелая. Приехал благополучно. Привет друзьям. Mux. Петров».

В чем именно заключалась эта тяжесть, видно из его уже упоминавшегося выше очерка «Материал для воспоминаний», который и приводим здесь полностью. (Тремя звездочками в тексте этих «Материалов» обозначены имена целого ряда лиц, как проживавших в Румынии, так и находившихся в России.)

«Неудача поездки в Совдепию из Польши в 24 г. Решил все-таки осуществить. Полтора года безвыездно в Париже. «Объединение и возглавление». Подготовка к зарубежному съезду. В начале марта выехал в Бухарест, предварительно списавшись с ***. Взял с собой тот же багаж и те же старые вещи костюма простолюдина, что и в Польшу. 3 недели в Бухаресте в плохонькой гостинице. С *** у ***. Очень любезен. Выдал свидетельство на имя Долгова, мои документы остались в… Меня узнал ***, пристав моего участка в Москве, к-й закрывал в Москве собрания. Бухарест – среднее между Будапештом и Белградом, ближе к последнему. С середины февраля начал отпускать бороду. В конце марта в Кишинев. Переполненный поезд. На вокзале встретил меня ***. С ним ***. Оч. милые старики. Пригласили остановиться у них. Прожил три дня. Потом хорошая комната с чудным пансионом у ***. Премилые люди – 3 женских поколения. Окраина города. Маленький парк. Красивый вид на холмистые окрестности. До 5 – 6 ч. сидел дома, писал воспоминания. Вечером гулял по парку у ***. Никого, кроме родственников моих хозяев и ген. ***, к-ые знали, кто я, не видал. Удивительно милые люди, стойкие русские патриоты, носители семейных-дворянских традиций, религиозно-нравственных устоев. Красивая порода, типы тургеневской женщины, хотя нет русской крови.

Попал в интернационал – греко-молдаво-грузинский. Г-жа ***, дочь, внучка 4 л., есть еще и прабабушка (4-е поколение), поклонником к-ой был в 77 году в. кн. Н.Н. 4 поколения, 4 сестры и брат. Мужчины живут и работают в оставленных им по аграрному закону 110 гектаров земли и виноградников в разгромленных усадьбах. Семьи – в Кишиневе. Ужасные сцены, пережитые при разгромах большею частью нашими разложившимися войсками. Убийства, грабежи, разрушенные дворянские гнезда. Кишинев летом, благодаря садам, бульварам и хорошей посадке на улицах, выигрывает. Пушкин (?) «Город грязи, город галок и ворон, где диктатор… Кишиневский Цицерон» (разыскать все стихотворение). Весной на бульварах масса сирени. Сады, спускающиеся к речке и лугу с сочной травой. Совсем русская деревня. Соловьи. Чудные запахи. Несколько красивых прогулок при закате солнца. В городе все говорят по-русски. Надписи – по-румынски. Неприязнь моих друзей и вообще русских к румынам. Их близорукая националистическая политика с обруснением, как в Польше. Та же история с автокефальной церковью и новым стилем. Сельское население и часть городского придерживается старого стиля. Недоразумения со Страстной и Пасхой. Новое министерство Авереску во время Страстной недели объявило о свободе справлять службу по старому стилю, а Синод и еп. Гурий требовали по новому стилю. Смятение. В некоторых церквах по старому стилю, в некоторых – по новому, в некоторых смешанно. Пасхальная ночь по старому стилю в маленькой домашней церкви. Масса народу, а потому заутреня на улице перед церковью. Оч. красиво. Тепло, тихо, свечи не гаснут. Разговлялись у *** до 7 ч. утра. Выборы в парламент: удивительное давление правительства. Стеснение передвижения по ж. д. в дни выборов. По общим отзывам – коррупция в Румынии процветает, население тяготеет к России, даже большевистской. Оброс бородой, как два года тому назад. В последнее время ряд прощальных ужинов у моих новых друзей, с обильной едой и выпивкой. Жил в Кишиневе в большом довольстве материальном сравнительно с моим беженским бытом и морально согретый радушием, как бы родственным тоном моих хозяев и новых друзей. Гораздо теплее отношения, чем у большинства действительных родственников. Несмотря на стеснения, сравнительно с прежним, материальное состояние (ютятся в маленьких комнатках), почти ничего с меня не взяли за пансион и всей семьей собрали еще мне на мое путешествие более 10 000 лей. Трогательное отношение, к которому не привык в Париже среди друзей и родственников, и личное отношение ко мне и патриотический порыв. Если бы вся эмиграция была такова, как мои новые интернациональные друзья. Тон по отношению ко мне дала *** тургеневская женщина. В последние дни приехала милая *** с мужем, с которой у меня связаны чудные римские воспоминания в 10—11 гг. Последние 4 дня переехал на квартиру радушного ***. Все члены семьи по нескольку раз в день посещали меня, вечером ужинали. Провизия в дорогу. *** израненный, скромный герой георгиевец. Мой попутчик в Харьков офицер *** 30 лет, рекомендованный ***. Читал несколько раз моим друзьям написанные мои воспоминания 1917—1926 гг. с успехом. После трогательных напутствий и благословений (образочки) 5 июня в 5 часов утра выехал по жел. дороге в г. Бельцы. Кроме *** едет с нами офицер ***, специалист по переправе через Днестр. Страшные ливни размыли путь. Ползем, стоим в поле, пока чинят путь. Опоздали в Бельцы на 4 часа, и наш поезд ушел. Пришлось ночевать. *** пошел в город за 3 версты за извозчиком. Проехали через весь город на окраину, еле двигаясь в грязи. Остановились у двух радушных хохлушек, жен русских офицеров, работающих каменщиками в Яссах. Они работают в поле. Маленький домик, удивительное радушие. Вареники. Одна оч. хорошенькая. Чудные голоса – контральто и сопрано. Гитара, мандолина, мандола. Прекрасно поют украинские песни. Концерт и выпивка до 1 ч. ночи. Во все время пути порядочно выпивали для бодрости. 6-го в 5 час. утра встали и выехали по жел. дор. на Резину, на Днестр. Подъезжаем к Днестру, гористая, каменистая местность, туннель. Ж. д. мост взорван. Резина – маленькое местечко. Еврейская корчма. Комиссар – румын (у нас бумаги от ***). На другом тоже возвышенном берегу – Совдепия, тоже местечко. Видны вагоны, люди, долетают крики. Хорошее местное вино. Переночевали. Кроме багажа везем еще немного (долларов 50—60), контрабанды (духи, пудра, шелков, чулки), так как выгоднее, чем размен валюты по твердому курсу на червонцы. Надеемся выручить в 5 – 7 раз. 7-го едем впятером в повозке – я, ***, комиссар, капрал пограничн. стражи – по живописному берегу Днестра часа 31/2. Высокие каменистые берега вышиной с рейнские, но немного отступя.

Вследствие ливней местами потоками нагромождены камни. Идем пешком. Повозка с трудом берет препятствия. На противоположном конце взорванного моста красноармеец смотрит на нас в бинокль, а потом в подзорную трубу. Деревушки хохлацкого вида на обоих берегах, но ограды сложенные из камня, почему вид заграничный. Завтракаем на пограничном посту (пикете). Обильная провизия из Кишинева, мамалыга, овечий сыр, лук, вино. Приезжаем к месту назначения, где предстоит переправа – тоже пикет. Высокие горы на обоих берегах. Видна тропинка наискось, по которой мы должны взобраться. Говорят, ее завалило тоже камнями. Жарко, сплю под яблоней. Ужин. Осмотр наших вещей и бумаг капралом. *** везет пропаганду. *** недоволен. Лодка маленькая, дубовая, волнение. Большевистские часовые стоят на расстоянии версты друг от друга, 2 раза в сутки проходит конный патруль человек в 5. Все дело в том, чтобы переправиться между часовыми, не наткнуться на патрули. Зимой переходят по льду. Мы выбрали время, когда луна всходит в 2 часа, а до того – ночи темные. К сожалению, ветер стих (удобнее ехать на лодке и идти, когда деревья шумят) и было совсем тихо. Около 10 ч. спустились тихо с пикета на берег. Около часа сидели на берегу. Налево в местечке на противоположном берегу звуки стихают. Я вздремнул на берегу. *** совсем голый, на случай броситься в воду, бесшумно подвел лодку. Сажусь. У меня на плечах сумка 20—25 фунтов, у *** мешок с моими и его вещами пуда 21/2. Сижу один минут 20 в лодке, слышен шепот на берегу – «л о д к а». Посреди реки в темноте ничего не видно, но слышен всплеск весла. Слышно, как румынские пограничники щелкают взводимыми курками. Окрик. Оказывается – рыбаки с румынского берега 2 лодки. Громкий разговор капрала, комиссара. Я сижу в лодке один и ничего не понимаю. Капрал почему-то стегает плеткой пограничника, тот кричит (оправдывается). На другом берегу слышно, как кто-то громко мяукает, вдали ему отвечает другое мяуканье. Очевидно, часовые, услышавшие наш шум. Досадно на румын, что так нашумели и испортили дело (я уверен, что сегодня переправа не состоится). Потом все стихло. Через 1/4 часа *** подводит две маленькие рыбацкие лодки с двумя рыбаками, я пересаживаюсь в одну, *** садится в другую, и, сцепившись, мы отчаливаем. Темнота и тишина. Еле слышно всплескивают два весла-лопаты. Едем затаив дыхание, кажется, 3 – 5 минут, *** остался на берегу. Как оказывается, он после нашего отъезда намеревался шуметь на берегу, чтобы отвлечь внимание, но мы ничего не слышали. Мы, кажется, переплыли почти поперек, а не наискось, к началу тропинки, как предполагалось, и это было причиной наших злоключений. Очевидно, впопыхах не объяснили толком рыбакам. Уткнулись около берега в мель. Бесшумно с *** сошли в воду и вышли на берег. Пробежали саженей 10 плоского берега до кустиков и камней, где начинается бугорок. Пошли, прислушиваясь, потихоньку вверх, меж камней, стараясь не шуметь. Пройдя холмик, подошли к крутой горе. Стали подниматься. Ливни навалили камни, которые постоянно срываются. Совершенно темно и, к сожалению, совершенно тихо, не шелохнет. У нас башмаки с резиновыми подошвами для тишины. Слышны соловьи и лягушки на Днестре. Ясно слышен лай собаки на румынском берегу. Поднимаемся наискось вправо среди мелкого кустарника и хаоса камней. Тропинку, которая оказалась значительно правее, которую ясно было видно с того берега и по которой легко сравнительно выйти, так и не нашли. То подымаемся, то, подойдя к крутизне, спускаемся. Начинаем выбиваться из сил и изредка присаживаемся. Справа – круча. По расчету внизу у берега – пост пограничника. ***, идущий впереди, умоляет меня не дышать так громко. А у меня клокочет в груди, с трудом удерживаюсь от кашля. Даже уткнуться в землю, как в Польше, для кашля, здесь негде. Вдруг слышу, как будто шагах в 30 позади нас шаги. Думаю, что нас услышали и идут вслед. Останавливаю палкой ***, который из-за контузии не слышит на правое ухо. Он тоже слышит шаги, но, как потом говорил, думает, что они были на берегу. Минут 15 притаились. Потом опять карабкаемся. Все насквозь пропотело, даже сумка на спине. *** отчаивается найти тропинку и понятия не имеет, где мы находимся. Если заберем слишком вправо, то выйдем в лощину с местечком, что будет пагубно. Уже идем значительно более часа. Все чаще присаживаемся. По нескольку раз падаем. Ползем по отвесным скалам, хватаясь руками за скалы и кустарники. Луна должна взойти в 2 часа, а конца горы, поднимающейся, как казалось, отвесной скалой, не видно. Я с моими 71/2 пудами пыхчу, кувыркаюсь, опять карабкаюсь. Не видно, куда ступает нога. Почти каждый шаг приходится ощупывать, твердая ли почва, не движется ли камень, нет ли обрыва. Небо стало бледнеть со стороны луны. Т. к. поднялись очень высоко, то при остановках осмеливаемся перешептываться. Т. к. почти выбились из сил, а луна всходит, а затем скоро и рассвет, то является предположение, что придется на день остаться здесь, прилегши в камнях и мучаясь от жажды. Снизу от патрулей сравнительно безопасно. Но сверху пастухи могут пасти коз и наткнуться на нас. Над кровавым Днестром, поглотившим столько жертв, да и теперь еще поглощающим, поднимается туман. (Чиновник сигуранци в Бухаресте, когда отговаривал меня идти, говорил, что большевики недавно расстреляли 8 перешедших границу, привязали к трупам мешки с газетами, ругающими румын, и бросили в реку напротив к румынскому берегу.)