Клод Моне - Мишель де Декер

В целом он всегда делал всего две вещи — работал и жил».

В том, насколько серьезно относился к работе Моне, Саша смог убедиться в тот день, когда художник, приглашенный к ужину, пришел к нему в парижскую квартиру на улице Элизе-Реклю.

«Мы сидели с ним в гостиной. На полу стояли картины — может быть, дюжина, одна к другой, повернутые лицом к стене. У меня вечно стояли так какие-нибудь картины, пока я подыскивал, куда бы их повесить.

Моне спросил меня, что это за картины, и я стал ему их показывать. Там в числе прочего оказалось два Боннара, три Вюийяра, один Руссель и один Писсарро. Каждой из них Моне давал свою оценку:

— Превосходно… А эта еще лучше… А вот эта самая красивая…

Между тем среди этих полотен затесался один небольшого размера холст, написанный ради забавы лично мной. На нем были изображены ветки сливы в японской вазе. Само собой разумеется, картину я не подписал. И вот, ни слова не говоря, я повернул ее лицом и показал Моне.

Он нахмурил брови, склонился к картине поближе и вдруг произнес:

— А это еще что такое?

Я молчал.

— Что это такое, я вас спрашиваю? Нет, что это такое? Что это значит? Объясните мне, что это означает! Это несерьезно? Нет, это несерьезно… Кто это сделал?

Пришлось признаться:

— Я.

Моне стал необычайно серьезен. Голосом, в котором звучала вся суровость мира, он проговорил:

— Саша! Мне очень не понравилось то, что вы только что сделали. Возможно, я вас огорчил. Вы вынудили меня высказать свое мнение о вашей работе, и это очень дурно с вашей стороны. Вы меня разыграли.

Я видел, что Моне искренне расстроен, и постарался оправдаться, говоря, что не придаю своим живописным опытам никакого значения. Но он не дал мне говорить:

— Вы, может быть, и не придаете. Но я никогда не шучу по поводу работы»[216].

Снова послушаем рассказ Саша Гитри.

«В другой раз мы были у меня, в Жюмьеже, и вместе наслаждались окружающим пейзажем. Тут он заметил, что я прищуриваю глаза, и, не сдержавшись, сказал:

— Если бы вы знали, как меня раздражает эта ваша манера! Смотреть надо так, чтобы ваши глаза пожирали все, что видят!

Верно сказано. В прищуренном взгляде есть что-то нечестное, вроде подмигивания. Тогда как Моне действительно пожирал глазами природу, предметы. Ему постоянно хотелось как можно больше света, любые лампы казались ему слишком слабыми. Однажды я услышал от него такой странный совет:

— Если вы слишком долго смотрите на что-то и хотите, чтобы ваш глаз отметил в увиденном главное, сделайте так. Еще раз пристально вглядитесь в пейзаж, а потом резко наклонитесь и посмотрите у себя между ног.

И этот великолепный семидесятилетний старик, показывая мне пример, с поразительной гибкостью сделал наклон».

«Он ни с кем не виделся, — пишет Саша в своем „Маленьком красном блокноте“, — и принимал у себя только самых близких друзей. Впрочем, тот, кого он считал своим другом, не мог не быть ему близким…

В его доме я встречал только Клемансо, Октава Мирбо и Гюстава Жеффруа. Его называли медведем. В прошлом он познал нищету, равнодушие публики, презрение… Он сам говорил мне, что к 47 годам не продал ни одной картины дороже, чем за 500 франков! И хотя он вспоминал об этом без всякой горечи, я думаю, что истоки его гордыни следует искать именно в тех годах.

Теперь, когда он разбогател, ему достаточно было сказать одно слово, чтобы стать еще богаче.

Однажды Клемансо обронил словно мимоходом:

— Слушайте, Моне, я дам вам орден Почетного легиона!

Моне посмотрел на него и спокойно ответил:

— Нет уж, Клемансо, большое спасибо. Мне шестьдесят лет. Слишком поздно. Раньше надо было думать.

Всем своим видом он, казалось, говорил: сами виноваты!

Мой отец Люсьен Гитри называл Моне „Большим крестом“[217] презрения к Почетному легиону!»

В начале декабря 1914 года Клемансо находился в Живерни. Ужасная, чудовищная война бушевала уже три месяца, и моральное состояние Моне оставляло желать много лучшего. Как всегда, в моменты, когда Моне впадал в депрессию, на его пороге появлялся Клемансо. «Мне стыдно заниматься глупыми поисками формы и цвета, когда столько людей вокруг страдает и гибнет!»[218]

— Ну-ну, дружище! — увещевал его друг. — Не стоит так казниться! Вы ведь тоже сражаетесь! Вот и продолжайте свою битву!

Ко всем переживаниям Моне добавлялся еще и страх — страх за Мишеля. Сын художника, унаследовавший от отца нелюбовь к немцам, хоть и не был военнообязанным, ушел на фронт вольноопределяющимся. В 1916 году ему предстояло пережить кошмар Вердена.

Моне волновался и за Жан Пьера. Механик автомастерской в Верноне служил в транспортных войсках.

Тревожился он и за свои полотна. А если враг, активно наступавший в то время, доберется и до Живерни, как это случилось в 1870 году? Тогда, 44 года назад, он предпочел удрать в Англию, потому что ему нечего было защищать, нечем дорожить. На сей раз он не убежит. Он встретит опасность лицом к лицу.

«Решено! — пишет он Жеффруа. — Я остаюсь здесь. Если эти дикари меня убьют, пусть я умру среди своих картин, рядом с делом всей моей жизни!»[219]

Поначалу он планировал переправить картины в Париж, чтобы спрятать их в галерее Дюран-Рюэля. Но торговец наотрез отказался рисковать:

«И думать об этом не смейте! Столице грозит куда большая опасность, чем вашей нормандской деревне!»

В Живерни тем временем прибывали раненые, все больше и больше. Американский скульптор Макманнис предложил устроить в одной из служб «Монастыря» — его обширного поместья — передвижной лазарет. Заведение подобного рода уже действовало неподалеку, в Вернонне, в имении «Раскаявшиеся грешники». Работал там доктор Эдмон Спаликовский, известный также своими изысканиями в области истории Нормандии. Именно его перу принадлежат несколько статей из цикла «Клод Моне во время войны»[220]. Ухаживать за ранеными во временном лазарете доктору помогал его друг Жан де Лаваранд, впоследствии — владелец замка в Шамблаке и автор путеводителя по Нормандии[221]. К Моне Лаваранд относился довольно прохладно, во всяком случае, если верить его собственным воспоминаниям: «Прежде чем слиться с водами великой реки, Эпта орошает Живерни, где нашла себе приют целая колония художников, привлеченных сюда Клодом Моне — создателем фантастических садов и автором знаменитых „Нимфей“. Возможно, музею „Оранжери“, что в саду Тюильри, понадобилось немало мужества, чтобы решиться украсить свои стены этими грандиозными полотнами, однако следует признать, что тот уголок земли с водоемом, благодаря которому они и появились на свет, устроен с непревзойденным искусством…»