Самая страшная книга. Вьюрки - Дарья Бобылева

– От дурных людей, от незваных гостей, – услышала Юки Катин шепот.

Те, кто стоял ближе других к даче, дружно сделали шаг назад. Катя выдохнула с облегчением – и увидела Наталью. Беловолосая, высоченная – как будто прибавила в росте с момента своего возвращения, – она стояла всего в паре метров от крыльца и смотрела на нее. Глаза Натальи совсем потеряли цвет, и горел, переливался в глубине зрачков белый огонь.

Тишину разорвала громкая, веселая музыка – так и посыпалось горохом жизнерадостное электронное «тунц-тунц-тунц». Юки в панике зашлепала руками по карманам, вытащила орущий телефон и отбросила его. Телефон съехал по козырьку вниз и упал прямо к Катиным ногам. Наталья указала на него и медленно кивнула.

Катя подняла тоненький жужжащий прямоугольник и даже не стала никуда нажимать – она уже знала, что здешним абонентам все равно, хотят с ними разговаривать или нет.

В трубке шуршало – тихо так, умиротворяюще, как трава на полуденном ветерке. Что «соседей» обязательно приветствовать надо, чтобы беду не навлечь, Катя знала, но вот как здороваться с Полудницей – забыла напрочь. Бабушка про многих рассказывала, но про бабу огненную говорила редко, и видно было, что боится она этой бабы пуще смерти.

Наконец выскочило из какого-то закоулка памяти, будто из темной воды вынырнуло. И Катя сказала почти беззвучно:

– Как рожь высока, так хозяйка блага.

– Так, – прошелестел в трубке голос. Сухой – вот единственное определение, которое ему подходило. Сухой голос.

Губами Наталья не двигала, они так и застыли в нежной полуулыбке. Но Катя заметила, как шевельнулось что-то у нее в горле, под тонкой загорелой кожей.

Столько времени Катя потратила на поиски, на бесконечные цепочки догадок, которые рвались и путались, столько всего хотела спросить, выкрикнуть в полыхающее белым огнем лицо. А теперь Полудница стояла перед ней в обличье добродушной и шумной когда-то соседки Натальи, в растянутой футболке с чертовым этим псом из мультика – и в голове было совершенно пусто…

– Что вам нужно? Зачем пришли?

– Первый перст мой.

– Знаю! Отдали же тебе давно, Серафима…

Наталья еле заметно качнула головой.

– Не угадала. Первый перст. В роду. Ты.

Она говорила странно, медленно, растягивая слова и делая между ними большие паузы. И по-прежнему не разжимались губы, только двигалось что-то в горле.

Катя стиснула телефон вмиг вспотевшими пальцами.

– Брату не сестра. Мужу не жена. Детям не мать. Одна как перст.

– Врешь! – крикнула Катя. – Была я мужу жена!

– Венчанная? То не муж, – улыбка как будто стала шире. – То дружочек.

И наконец все выстроилось: сложилась картинка без пустот и лишних фрагментов, все кусочки в которой были изначально друг под друга подогнаны. И даже Катин день рождения, промелькнувший перед самым летним солнцестоянием намеренно незамеченным, потому что она уже вышла из возраста, когда каждый удар маятника тянет отпраздновать, – даже день рождения, от которого она не первый год пряталась в своем дачном убежище, чтобы никаких гостей и поздравлений, – он тоже оказался вдруг частью общей мозаики.

Снова стало жарко – не то от бледного пламени, не то от злости на особую тварь, Полудницу, которая все это, выходит, ради должка своего мелкого учинила. Тетенька белая, надзирательница пожизненная, вот из-за кого одна она была, всегда одна… Катя шагнула ей навстречу, на нижнюю ступеньку:

– За мной пришла, значит? Что, срок вышел? Тридцатник стукнул, портиться начала?

– Наоборот. В колос пошла.

– Так забирай!

– Зачем? Не за долгом я. Ты и так наша. С нами жить станешь.

– Где?

– А здесь. Куда сама привела.

– Привела?! – Катя яростно замотала головой и чуть не свалилась с крыльца. – Врешь! Врешь! Никого я не приводила! Это не я!

– Ты, – ответил сухой голос. – Ты – дверь наша.

И все внутри застыло, остекленело, как песок оплавленный. А потом будто взорвалось, сметая остатки отчаянной уверенности, за которую Катя до последнего цеплялась: что это не она виновата во всех вьюрковских аномальных бедствиях, не из-за нее все, а только – может быть, вероятно, возможно – из-за давней Серафиминой глупости…

– Какая еще дверь?!

– На место новое. Хорошее.

– Сюда? Почему сюда?..

– Привольно тебе тут. И нам хорошо будет.

– Это не ваше место! Ваше там, в Стоянове!

– Другие туда пришли. Новые. Тесно стало. Уж заждались, пока дверь-то откроется.

– Тут… тут не ваше! Тут же люди живут! Они ни при чем, они даже не знают! – Катя вгляделась в спокойные, будто стершиеся лица дачников. – А вы что творите? Вы их… вы же их убиваете!

– Они сами творили. Убивали. Плохие соседи. Убивали. Убивали. Убивали… – и Полудница перешла вдруг на торопливый, панический шепот несчастного пугала, которое было сначала просто деревянной крестовиной в куцем пальто, лежало на чердаке и никого не трогало. А они оживили его и убили. Она сама, Катя, своими руками убила. А оно убило Петухова. А Никита снова убил пугало, а потом еще Светку Бероеву. А Светка Бероева убила Кожебаткина, и мужа своего, и скольких еще – безымянных теперь, обглоданных и впрок засоленных…

– Плохие соседи, – повторила Полудница.

– Да люди просто, обычные люди, – развела в отчаянии руками Катя. – Они с перепугу… Вы же знаете, вы в Стоянове всегда с людьми по соседству жили!

– Эти другие совсем. Тех мы знали. А этих не поймешь. Мы уж пробовали. Нельзя с ними жить.

– А как же тогда…

– Уведу я их. С такими не уживешься. Страшные они.

Катя неожиданно для самой себя расхохоталась – до слез, до боли в по-прежнему саднящем горле. Вот кто тут, оказывается, страшным все это время был… Но вовремя опомнилась, задавила истерический смех – нельзя ведь Полуднице отдавать последнее слово, надо спрашивать и спрашивать, как она сама любит, а то замолчит – и все, с концами.

– Куда уведешь?

– А за ворота, за околицу. На што они тут.

Бабушка Серафима выговаривала так же мягко: «на што», «за што». Вообще, речь у нее была правильная, на старости лет и вовсе приблизившаяся к городской стерильности, а это она сама, видно, оставила на память о своем полумифическом, населенном особыми тварями селе Стоянове.

– Отпустишь?

– Уведу. Нельзя с ними жить. Страшно.

А Кате стало страшно за дачников – уж больно неясно баба огненная об их дальнейшей судьбе говорила.

– Но ты же… ты же их исправила. Вон какие тихие, ласковые стали. С такими ведь можно жить?

– Не исправила. Спят они. Проснутся – и снова. А спящие они на што? Скушно с такими.