Псевдоним(б). В поисках Шекспира - Даниэль де Труа

– Шекспироведы подсчитали, – кричал вслед уходящим Нестор Петрович, – что за публикацию одной пьесы автор получал примерно шесть фунтов!

– Можно спросить? Сколько же всего пьес написал Шекспир?

– Это вопрос дискуссионный. Однако с уверенностью можно говорить о тридцати восьми пьесах, пяти больших поэмах и ста пятидесяти четырех сонетах. Значит, Шекспир мог продать все свои произведения за двести сорок фунтов, ну, в лучшем случае выручить четверть тысячи, т. е. двести пятьдесят фунтов. Вообще-то литературным трудом тогда еще только начинали зарабатывать. Гении-писатели не слишком богатели. А Шакспер враз разбогател! Стал по долларовому счету XXI века миллионером. Откуда деньги? Собственно, уже в первой биографии Шекспира написано откуда. Николас Роу сообщает, что Шекспир получил от графа Саутгемптона тысячу фунтов. От того самого графа, которому посвящены первые напечатанные под именем Шекспира произведения: «Венера и Адонис» (1593) и «Обесчещенная Лукреция» (1594).

Английский исследователь Эдвард Фурлонг предполагает в этой связи легкий шантаж, а-ля Остап Бендер – гражданин Корейко. Шакспер обратился к Саутгемптону, благо графа найти в театре было проще простого, можно сказать, что он из театров почти не вылезал…

Найти графа Саутгемптона в театре было проще простого.

– Ваше сиятельство, простите, что я осмелился…

– Ну раз уж осмелились, так продолжайте. Я вас внимательно слушаю.

– Ваше сиятельство, дело такого тонкого свойства… Но позвольте сначала представиться. Моя фамилия… Шекспир, простите, пожалуйста.

– Но мой друг, мне не за что вас прощать. У людей бывают разные фамилии. Шекспир – так Шекспир. Что же дальше?

– Ваше сиятельство, это не дальше, это скорее раньше. То, что перед фамилией, – имя. Мое имя Уильям.

– Ах, вот как! Уильям Шекспир… Что-то знакомое.

– Да-да. Помните, «Венера и Адонис». Там есть посвящение…

– Я понял, дорогой мой! – Граф нахмурился и немного помолчал, глядя куда-то сквозь стоящего перед ним Уильяма. – Хорошо, вас найдут. Прощайте.

– До свидания, ваше сиятельство!

– Прощайте. Я сказал, прощайте. Запомните это.

Уильям с глубоким поклоном удалился, изображая на своем лице полнейшую почтительность. Ему терять было нечего. Бесплатная кормежка и крыша над головой не спасали от нищеты. Ну ладно, не нищеты, но бедности. Семью кормить, налоги платить…

Десять лет он пробивался, десять лет выполнял немногочисленные, впрочем, поручения. Чьи – он не знал. Ему советовали – он слушался. Подружился с актером Ричардом Бербеджем, ему почти ровесником. Тот устроил его к своему отцу. Поначалу он встречал подъезжающих к театру людей и помогал спешиться, брал лошадь под уздцы и отводил в стойло. Изредка подкатывали кареты, и оттуда выходили знатные дамы, которым он, конечно, не осмеливался подать руку, да и галантность эта зачастую была достаточно рискованной: обычно карету галопом догонял какой-нибудь кавалер – он и стремился приложиться к ручке. Его же дело ограничивалось кобылицами и жеребцами. Распряги, отведи, накорми. Пока длится представление, лошади отдыхают. Чаевых от них не дождешься… Вообще чаевые попадали к Уиллу редко, господа платили за постой коней самому Бербеджу, что им до слуги?

Иногда удавалось пробраться в театр и посмотреть представление. Вскоре он увидел на сцене и самого Ричарда. Первое время он вполне сносно играл женщин, сначала очень молодых, а потом, когда повзрослел и возмужал, повзрослели и его героини, погрубели их голоса. Но в один прекрасный день его голос стал ломаться, а потом так огрубел, что Ричарда пришлось спешно переводить на мужские роли… Вскоре Дик начал завоевывать авторитет. Нет, не потому только, что его отец построил этот театр и владел львиной долей всего предприятия…

Отец Ричарда не вмешивался в творческую жизнь труппы. Он не хотел, чтобы падали сборы из-за того, что он будет продвигать на лучшие роли своих любимцев или детей. Порой актеры даже забывали, кто отец их молодого коллеги. А вот сам Дик однажды решился воспользоваться именем отца – когда добивался, чтобы Уилла взяли в труппу. Тогда многие были против. Какое у Шакспера могло быть произношение? Правильно, плохое, ведь он был из Стратфорда. А в Англии сколько графств – столько и диалектов! Но и ролей статистов никто еще не отменял. А он был прирожденный статист. Великий немой! Как он важно ходил, как серьезно молчал!

И между прочим, недолго длилась его сценическая немота. Он заговорил-таки! Пускай сначала это были короткие роли дурачков и шутов, вроде Башки, но, быть может, то, что он заговорил на сцене, и придало ему смелости заговорить с Саутгемптоном.

Правда, после этого разговора Уильяму пришлось несладко. Когда он вернулся домой, то по обыкновению позвонил в колокольчик, чтобы вызвать Кэт. Но никто на зов не поднялся. Уильяму пришлось самому спуститься вниз. Никого! Ни малышки Кэт, ни Уилсонов. Всех как корова языком слизала! Уильям прошел на кухню. Плита была пустая и холодная. Ужином даже и не пахло ни в прямом, ни в переносом смысле слова. Уильям пошарил по шкафам и отыскал только какой-то заплесневелый сухарь. Вот тебе и на! Сделал лишь небольшой намек, даже не попросил, а только намекнул, что может попросить… И пожалуйста, ложись спать на голодный желудок. Ну уж нет, он и сам кое-что заработал!

Пойду-ка я прошвырнусь по игорным заведениям, вспомню молодость, решил Уильям. Пусть для меня весь город театром станет. Уж я заговорю, уж я поиграю! Где мой лучший костюм? Выходные чулки, голубая шляпа с белыми перьями, ажурные туфельки с бантами розочками! Уж я скажу напоследок, пусть потом мне язык отрежут… А то что это за жизнь: сидеть и ждать приказаний? Пусть бы еще приказывали, я бы делал хоть что-то, так нет же. Я как запасная лошадь, которую только кормят и прогуливают, но не седлают. Хорошо, я же согласен быть немножечко лошадью. Так вы оседлайте и дайте шпоры, вонзите железки в мои бока, которые заплывают жиром. Я хочу знать, для чего я живу, для чего я верчусь с этим «Глобусом», чтоб он сгорел!

В общем, завел себя так Уилл для храбрости, да еще и выпил стаканчик виски на дорожку, и выбрался из дому. Прошел по Бэнк-стрит, повернул направо, потом налево. Тут-тук башмаками по лондонским мостовым, тук-тук. Вот он я, смотрите, завидуйте, весь на виду. Тук-тук, тук-тук…

Вдруг Уиллу показалось, что сзади раздается глухое так-так. Он прислушался. Стоп! Так-так, так-так. Оглянулся – никого. Он опять двинулся вперед. Тук-тук, тук-тук. Стоп, тихо! Так-так. Ладно, еще раз попробую. Тук-тук, тук-тук. Так-так, так-так. Тук-тук, тук-тук. Так-так, так-так.

Уильям внезапно остановился у магазина, разглядывая вывеску. Таинственное так-так тоже затихло. Уильям снова оглянулся. Вон он стоит у церкви, желтые подвязки поправляет. Ладно, на следующем перекрестке быстро направо, тут короткий квартал, и еще раз сразу направо! А-а-а! Желтые подвязки отстали! Графский соглядатай не успел! Теперь не будет знать, куда я поверну.