Воздаяние храбрости - Владимир Соболь

Мадатов резко обернулся к нему, вгляделся, сначала не узнавая, но потом губы его дрогнули, он бросил перо.

– А-а, Новицкий! Ну, здравствуй, здравствуй! Какими судьбами здесь, на Дунае? Ты же был с Паскевичем в Анатолии.

Сергей наскоро пересказал князю свой доклад государю. Подробнее перечислил действия армии при Карсе, чуть быстрее проскочил штурм Ахалцихе и вовсе не упомянул о своих приключениях. Мадатов слушал и кивал головой.

– Да, этот хочет и вовсе один остаться. Никак не поймет, что не стоит гора на равнине. Как кукушонок – всех братьев своих из гнезда вон. Чуть появится рядом человек посильнее – сразу вытолкнет. Боится, что неровен час подсидит. Помяни мое слово, Новицкий, Муравьев с ним тоже не уживется. Слишком умен, слишком талантлив и – слишком горд. Ну а ты? С кем на стены ходил?

Новицкий замялся, и Мадатов, видя его смущение, расхохотался в голос, показывая завидно крепкие, белые зубы.

– Что молчишь? Будто бы я тебя за столько лет не узнал! Так с кем, с Муравьевым?

– Нет, с Симоничем.

Мадатов одобрительно кивнул головой.

– Хорош полковник, хорош. Помню его и по Шамхору и при Гяндже. С ним если и пропадешь, то уже не зазря… Да что ты стоишь, как на докладе. Вон у стены лавка, присаживайся.

Новицкий шагнул назад и опустился на широкую доску, положенную на невидные козлы. На ощупь доска была плохо строгана, шершавая, занозистая. Так что Сергей постарался сразу принять положение поудобней, чтобы после не ерзать; лопатками оперся о стену, а сверток с кроками положил на колени.

– Мучает поясница? – сочувственно спросил князь. – Так же у меня и рука. Сколько лет дрался – нигде не царапнуло. А под Лейпцигом в самом начале случайная пуля, и после почти полгода в постели. И до сих пор ноет, как погода меняется. Ну а та дырка внизу, чеченский подарок, не тревожит?

Новицкий насупился и покачал головой. Та рана, которую он получил при бегстве из плена, и все, что было с ней связано, до сих пор переживалось им слишком болезненно. Он вспоминал о недавнем прошлом лишь наедине с собой и не желал говорить о том ни с кем другим, даже с Темиром.

– А что вы здесь, ваше сиятельство? – осторожно осведомился он, меняя тему беседы. – Я слышал, вы стоите в Праводах. Хотел заехать, но маршруты все в другие стороны уводили. Говорят, вы славно там визиря по носу пощелкали.

Мадатов ухмыльнулся, польщенный.

– Да, Новицкий, славное было дело. Три наших тысячи против их сорока. Ну да после Кавказа нам такое и не в диковинку. А все же скажу тебе честно: не мое это, не мое. Конь мне нужен, Новицкий, полк гусар за спиной, и чтоб ветер в ушах свистел. А меня, понимаешь ли, посадили в пехоту. Ну, пока от Дуная шли, я две крепости взял – может быть, слышал?

Об этих подвигах генерала Новицкий еще не успел узнать, но покивал утвердительно, знал, как по-мальчишески самолюбив бывает Мадатов.

– Две взял, третью отстоял. Ну, думаю, и хватит с меня, пора к гусарам проситься. Тем более, у меня Купреянов – превосходнейший генерал. Я же не Паскевич, Новицкий, я соперников не боюсь. Павел Яковлевич гарнизоном может командовать не хуже меня. И план у него уже разработан – как весны дождаться и Праводы не упустить. Я и приехал с докладом. А тут – точно меня и ждали. Как мышь за кусочком сыра полез.

Он хлопнул тяжелой ладонью по бумажным листам, лежавшим перед ним на столе.

– Что же случилось? – встревожился и вытянул шею Новицкий.

Мадатов повернулся к нему совершенно и растерянно развел руки.

– Ты понимаешь, меня здесь словно бы поджидали. Захожу к Роту, а там сидит этот… наш с тобой знакомец по Петербургу да по Тифлису. С кем мы пулями переведывались.

– Бранский?

– Ну да, он самый. Я уже имя его забыл. Ко мне в Праводы ехать он побоялся. И подвел дело так, чтобы командир корпуса меня сюда вызвал. А тут я сам и прислал доклад о зимовке. Приезжайте, отвечают, ваше сиятельство, поговорим, обсудим. И, бах, кляузы мне эти под нос.

Он сильно припечатал бумаги мощной ладонью так, что подпрыгнула чернильница, едва не свалившись за край стола.

Новицкий был совершенно обескуражен.

– Да что же за кляузы, ваше сиятельство? Откуда и на кого?

– Да на меня же! Из Карабаха! Ты понимаешь, Новицкий, они по Шуше с барабанами шли, призывали жителей писать жалобы на меня. На меня! Который… Ар-х…

Он остановился, словно бы поперхнувшись, и вдруг страшно, отчаянно закашлялся, будто бы собирался вывернуться весь наизнанку. Быстро поднялся и стал лицом к стене, упираясь лбом в черные бревна сруба. Новицкий и адъютант тоже вскочили с места, готовясь кинуться князю на помощь. Но тот, не оборачиваясь, погрозил им мощным кулаком, густо поросшим черным волосом. Постепенно спазмы утихли, Мадатов достал из кармана шинели несвежую тряпицу, сплюнул в нее, посмотрел на мокроту, мрачно завернул тряпицу, обтер губы и сунул обратно.

– Может быть, вам чаю, ваше превосходительство? – спросил адъютант.

– Принеси. Только горячего… Сам горяч, – усмехнулся Мадатов. – И люблю кипяток… Так они и набрали! Одни Шахназаровы десяток жалоб прислали, что я незаконно присвоил себе имение. Да мне его хан еще в восемнадцатом году отдал. Ермолов разрешил, и государь утвердил. А теперь, видишь ли, новая власть, и можно старые счеты свести. Но дальше и вовсе смешно: у кого-то я виноградный сад отобрал, у кого-то – два зимних пастбища. У кого-то одолжил тысячу червонцев и не отдал. Кого-то записал в крестьяне не по закону. Где-то присвоил четырех ишаков, где-то надгробие разорил. У какой-то бабы забрал восемь шалей, у другой – тридцать штук посуды серебряной… Новицкий, они привезли сюда двадцать жалоб и говорят, что будет еще два раза по стольку! Я боевой офицер! Мне воевать надо, а не бумаги расписывать. Честно тебе скажу, я этих людей и не помню. Вот поставь нас лицом к лицу, мы разберемся. А так, что же… Читаю – паша-бек Асид Бала-султан-оглы! Кто он? Из какого он рода? Никогда не встречал. Мелкий жулик какой-нибудь, которого все на базаре называют позорной кличкой. А в бумаге одно имя на полторы страницы…

Мадатов схватился за отвороты шинели, и Сергей испугался, что у князя опять вдруг случится приступ. Но генерал удержался, а тут и подоспел адъютант с жестяной кружкой, над которой клубился пар. Мадатов принял ее в обе руки и начал отпивать жидкость большими глотками, жадно, увлеченно и быстро, как все, что он делал в жизни.

Капитан тем временем исчез за дверью, тут же вернулся и поманил Новицкого:

– Господин надворный советник! Вас приглашают.

– Иди, иди, – угрюмо кинул Мадатов. – Посмотри, понюхай, может, до чего и договоришься.

В комнате, которую занимал командующий седьмым корпусом генерал-лейтенант Рот, сидели двое. Хозяин – короткий круглый человечек, больше похожий на провинциального русского помещика, чем на потомственного прусского офицера, и граф Бранский. Он еще более растолстел, щеки его словно стекали на воротник, а между ними торчал длинный нос, прямой и неожиданно тонкий, как писарское перо.