Три заповеди Люцифера - Александр Овчаренко

— Сегодня воскресенье. Полдень. Самое время поправить здоровье.

— Не буду! — взвилась Дорошенко.

— Чего не будешь? — как ни в чём не бывало, уточнила Сатти.

— Пить больше не буду! — заныла горе-журналистка, мысленно проклиная себя за авантюру, которая в начале казалась захватывающим журналистским расследованием.

— Не хочешь — не пей! В чём дело? Ты девочка взрослая, тебя ни силой, ни обманом никто в наши игры не втягивал.

— Эльвира, я, кажется, с кем-то переспала, — сквозь слёзы пояснила Василиса. — Но я этого не помню! Я даже не помню, кто со мной был в постели!

— Это горе поправимо. Возьми выпей водички, да только смотри, не испачкай блевотиной мне простыни — водичка сероводородом попахивает, но зато сильно облегчает существование.

— А разве мы у тебя?

— А ты думала, где?

— На корабле…

— Ну ты даёшь, подруга! Кажется, у тебя действительно после двухдневной пьянки что-то с мозгами случилось. Да, кстати о корабле — тебя сильно штормит, или тебе ночью морячок приснился?

— Меня укачивает, — призналась девушка и с отвращением хлебнула пахнущей тухлым яичком воды.

— Пей, пей! Вот увидишь, минут через пятнадцать полегчает! — ободряла её Сатти. — Теперь о твоём моральном облике. Скажи мне, дорогуша, как ты умудрилась провести ночь с мужчиной, если мы с тобой спали вместе?

— Так значит, здесь ночью мужчины не было?

— Ни ночью, ни в предрассветной дымке мужиком здесь и не пахло. А ты что, сама этого не чувствуешь?

Василиса сконфузилась и промолчала. Сатти была не той девушкой, которой она могла признаться в том, что до сих пор девственница, поэтому сравнивать внутренние ощущения ей просто было не с чем. Она сделала большой глоток из стакана и закрутила головой.

— Не вздумай облевать! — закричала на неё Эльвира. — Глотай! Глотай, тебе говорю!

Дорошенко с трудом проглотила отвратительное во всех отношениях пойло, и мысленно поклялась себе больше спиртного в таких количествах не употреблять никогда.

— А что вчера было? — жалостливо спросила она у Сатти.

— А ты что, совсем ничего не помнишь?

— Помню, но не всё. Кое-что припоминаю, но смутно и фрагментарно.

— Ничего особенного, — с безразличным видом произнесла Сатти, закуривая тонкую сигарету. — В общем всё, как всегда. После того, как все перепились, и вечер перестал казаться томным, нас развезли по адресам.

— А мы сейчас в каком адресе?

— Мы сейчас по месту моей постоянной прописки.

— То есть, мы у тебя дома?

— Соображаешь! Допивай водичку и побыстрей приходи в себя, а то у тебя вопросы пошли по второму кругу.

— Куда?

— Что куда? Куда уехал цирк?

— Нет! Куда мы торопимся?

— Это тебя надо спросить! Ты же вчера о чём-то с Кантемиром договаривалась. Полчаса назад он позвонил и просил передать тебе, что скоро заедет.

— Он заедет, и мы с тобой куда-то поедем?

— Ты поедешь, а я остаюсь дома. Двое суток непрерывного загула — это много даже для меня.

22 часов 45 мин. 19 октября 20** года

г. Москва, территория рынка «Восточный»

В здании кожно-венерического диспансера Шепетько просидела до позднего вечера. После «трогательного» прощания с Султаном Каримычем она долго бродила по больничному двору, украдкой от посетителей глотая слёзы. Впрочем, даже если бы она плакала в открытую и навзрыд, это мало бы кого взволновало. Со временем большой город вырабатывает иммунитет против чужого горя, поэтому поговорка про слёзы и Москву, которая в них не верит, жива до сих пор.

— Шепетько! Вы что здесь до сих пор делаете? — равнодушно поинтересовался врач, поздно вечером столкнувшись с ней в коридоре.

— Я не знаю, куда мне идти, — честно ответила девушка.

— У нас здесь не ночлежка, и я Вам ничем помочь не могу, — вздохнул врач. — Хотя я на вашем бы месте вернулся домой. А здесь без работы, без средств, Вы пропадёте.

— Что же мне делать? Может, хоть Вы возьмёте меня? Возьмите меня санитаркой! Я работы не боюсь.

— Не могу, — вздохнул венеролог. — Ты медицинскую комиссию не пройдёшь, ты же больная, а без медицинского заключения как я тебя на работу приму?

— Так я же больная, так сказать, по профилю вашего заведения, — цеплялась за соломинку Клавка.

— Не положено, девушка! Ты инфицированная. Вот пройдёшь курс лечения, тогда приходи.

— Куда же мне, на ночь глядя, деваться? — запричитала Клава и слёзы сами полились по её щекам.

Врач ещё раз вздохнул, помолчал, и, сжалившись, сунул в руку стодолларовую купюру, которую накануне получил от очередного пациента. Потом, словно устыдившись своего поступка, глубоко засунув руки в карманы белого халата и быстро зашагал по своим делам.

Отчаянье, поначалу захлестнувшее Клавку, натолкнуло её на решение проблемы.

— Я у этого подлеца неделю отработала, а он меня вышвырнул и ни копейки не заплатил! — кусая губы от обиды, думала девушка, трясясь на заднем сиденье последнего автобуса. — Пусть только попробует отказать мне! Я тогда скажу, что подам заявление в милицию о том, что это он меня заразил! Да, именно всё так и было — он меня изнасиловал и заразил! Сволочь!

Когда она подъехала к рынку «Восточный», была глубокая ночь, но Клавдия знала, что бывший босс часто ночует в кабинете, поэтому, нырнув в дыру в заборе, решительно направилась к белевшему во тьме зданию шашлычной. Дверь в подсобку, на её счастье, оказалась незапертой, и Клавдия, полная решимости устроить скандал, поднялась по узенькой лестнице на второй этаж. К её удивлению, дверь в кабинет тоже была приоткрыта, а в самом кабинете горел свет.

Картина, которая предстала перед её взором, у нормального человека должна была вызвать шок, а потом панику. Наверное, если бы это Клавдия увидала неделей раньше, то именно так бы и реагировала, но теперь она молча смотрела на окровавленный труп бывшего босса и глаза её были сухими, а губы плотно сжатыми. Видимо, вечер на промёрзшем больничном дворе не прошёл для девушки даром. Мороз и человеческая подлость сделали своё чёрное дело: там — на больничном дворе, среди мусорных бачков, рассыпанных на промёрзшей земле одноразовых шприцов и обрывков бинтов — она навсегда утратила способность к состраданию. К сожалению, так бывает, когда человек отморозит душу.

— Крыса, — прочитала Клавдия кровавую надпись на зеркале, и, глядя на труп, не согласилась. — Свинья он! — подумала она со злостью, и, словно опавшие в саду яблоки, стала собирать в подол ситцевого платьишка разбросанные на полу доллары и золотые украшения. Потом деловито обшарила кабинет, и, найдя клеёнчатую красно-белую сумку, с какими челноки обычно ездят в Турцию за товаром, высыпала в неё всё, что уместилось в подоле. Покосившись на труп, Шепетько придирчивым взглядом окинула помещение, прикидывая, что бы ещё такого унести на память о московских приключениях. Взгляд её задержался на открытой в стене дверце и Клавдия, перешагнув через мёртвое тело, подошла к сейфу, и после короткого раздумья полностью переложила его содержимое в клетчатую сумку. Закончив работу и ощутив внутреннее удовлетворение она тихонько вышла из шашлычной и так же незаметно, как и вошла на рынок, покинула его территорию через дыру в заборе. Пройдя метров пятьсот, Клавдия остановила частника на стареньких «Жигулях», и сунув ему в руку сто долларов, попросила отвезти на Казанский вокзал. Водитель, обрадовавшись нечаянному заработку, не задавая лишних вопросов, спрятал деньги в карман и резко утопил педаль газа.