Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I - Александр Мартин

Первая часть «Обзора событий 1819 года» (рабочий заголовок записки) была закончена к середине декабря 1819 года[439]. В ней была четко сформулирована позиция Стурдзы, который утверждал, что крупные государства Европы (за исключением России) демонстрируют опасную нестабильность, и возлагал вину за это в равной степени на не справлявшихся со своей задачей монархов и их догматичных критиков. Александр был в целом доволен, но некоторые моменты требовали пересмотра. Каподистрия заверил Стурдзу, что это касалось «не идей, а нескольких словесных оборотов»[440].

Изменения, которые следовало внести, были, действительно, не фундаментальными, но и не просто «несколькими словесными оборотами». Стурдзе рекомендовали смягчить критику Венского конгресса. Не получив заранее указаний по этому вопросу, он судил конгресс сурово, заявляя, что государственные деятели были недостаточно энергичны в «создании нового мира»[441] и слишком много торговались, пытаясь извлечь выгоду для своих стран. Император и Каподистрия нашли, что это звучит чересчур резко и что надо учитывать препятствия, перед лицом которых оказались участники мирных переговоров в 1815 году. Кроме того, Стурдзе было указано, что он не вполне оценил сложность ситуации в Германии. Как ему казалось, правительства германских государств ответили на революционный вызов нерешительно и безынициативно, что усугублялось раздробленностью страны. Недавние события, писал он, сделали необходимым принятие Карлсбадских указов (которые он же осуждал в своей предшествующей «Записке»), и они являются хорошим испытанием федеральной системы[442]. Каподистрия возражал, что кажущееся согласие между немецкими землями – опасная иллюзия: недавние меры, принятые Германским союзом, служат только интересам Австрии и Пруссии. Российское правительство это понимало, и недостаток проявляемого им энтузиазма в отношении принятых мер «вызвал большое беспокойство канцлера Пруссии и князя Меттерниха, совесть которых была нечиста»[443]. Каподистрия, казалось, был озабочен тем, что «Обзор» может представить в выгодном свете его главного соперника Меттерниха. По-видимому, он отвергал метафизический догматизм Стурдзы, как и его настояния ввести в ответ на политические волнения цензуру и контроль над образованием. Он опасался, что документом Стурдзы злоупотребят интриганы типа Меттерниха, которые могут воспользоваться его красноречием и практическими предложениями, не разделяя его христианских идеалов. Кроме того, в данных Стурдзе первоначальных инструкциях упоминалась «свобода печати как необходимое условие политической и гражданской свободы народов»[444] – взгляд, вряд ли совместимый с духом Карлсбадских указов.

Во втором разделе «Обзора» исследовался конфликт между левыми и правыми в современной Европе. Следуя инструкциям и одновременно своим убеждениям, Стурдза осуждал ожесточенную полемику между европейскими комментаторами событий, принадлежащими к разным партиям: он утверждал, что люди нашли бы гораздо больше общего, если бы отбросили самоуверенность и предрассудки. Наблюдающееся разделение – следствие религиозного раскола XVI века, писал он, тем самым подтверждая, что связывает Реформацию с либерализмом, а католицизм – с абсолютизмом. Однако прежние религиозные конфликты смягчались, по крайней мере, уважением к воле Божьей; теперь же мирская ненависть ничем не ограничена.

Нам ненавистны все виды фанатизма, – писал он, – но мы полагаем, что более всего надо бояться того, у которого нет никакого тормоза, никакого цензора и который хочет иметь все или ничего, потому что он не стремится ни к чему за пределами материального производства, удовлетворения своей гордости и жажды благ мира сего[445].

Стурдза проанализировал два современных типа идеологии: теорию «абсолютистской власти» и «либеральные идеи»[446]. Общество будущего, писал он, должно включать элементы и того и другого. Безоговорочные монархисты обречены на неудачу, но сторонники конституционализма также должны понять, что реформы общественного устройства могут исходить только от правительства. Реальное различие между ограниченной и абсолютной властью заключается не в степени свободы, которую они поощряют, потому что монархии (например, Великобритания) могут допускать свободу, а республики (например, Венеция) – тиранию. Разница в том, что в республике должны быть добродетельны граждане, а в монархии – правитель. В это беспокойное время и первое, и второе встречается редко. В критические моменты нужна абсолютная власть; представительное правление может достичь успеха только в мирные времена. Исходя из этого, Стурдза заключал, что, при всем бесспорном превосходстве абсолютизма, он может и должен включать некоторые полезные элементы представительной системы. Но при этом необходимо соблюдать правильную пропорцию, поскольку права личности часто приходят в конфликт с правами разных сословий; суд присяжных над людьми того же сословия требует от них необыкновенной добродетели и «просвещенности»; законодательный контроль налогообложения ограничен контролем исполнительных органов над стратегией формирования правительственного бюджета; полная свобода печати невозможна в принципе.

Истинная свобода, свобода от страстей и от греха, приходит при добровольном подчинении человека Богу, и тогда форма правления не имеет значения. Это была центральная мысль философии Стурдзы. Однако злоупотреблениям властей легче противостоять путем выдвижения корпоративных требований в традиционных монархиях, нежели в конституционном государстве, где господствует индивидуализм и слепое доверие к конституции разрушает корпоративную солидарность. Формальные гарантии, которые могут предложить законодатели, ничтожны по сравнению с исторически сложившейся надежностью традиционных обществ, – примером могут служить старинные государственные и общественные институты Великобритании.

Свобода печати недопустима, потому что выступление в печати – это не просто высказывание, а действие, и оно должно соответствующим образом регулироваться, считал Стурдза. Он рассмотрел два способа сдерживания прессы. Первый – предварительная цензура. К сожалению, при этом полнота власти попадает в руки цензоров, которые могут ею злоупотребить или оказаться некомпетентными, а принятая система цензуры может отставать от развивающихся потребностей общества. Однако цензура представляет собой не «просто запрещение» и может быть усовершенствована[447]. Вторая возможная система, практикуемая в Великобритании, ограничивает чрезмерную свободу печати с помощью исков о клевете, которые могут подаваться после того, как произведение напечатано. Эта система перегружает суды, а вынесенные произвольно приговоры варьируют от слишком снисходительных, что чаще всего и наблюдается на практике, до более редких излишне строгих. «Слишком большие права, – писал Стурдза, – рано или поздно приводят к необходимости деспотичного подавления»[448]. В этой системе пресса могла бы осуществлять контроль над злоупотреблениями властью со стороны государства. Следовательно, при представительном правлении свобода политических высказываний, возможно, желательна, но цензура все же необходима для религиозных, нравственных, научных и литературных трудов, и обе системы контроля над прессой могли бы сосуществовать. Те же нормы, которые регулируют право голоса, должны быть применены и для выяснения вопроса, кто выигрывает от свободы политической речи, а анонимные публикации следует запретить. (К последнему замечанию невозможно отнестись без иронии, так как подлинный автор «Обзора» должен был остаться неизвестным.)

В конце своего труда Стурдза обратился к роли религии. Только христианство с его