Темное разделение - Сара Рейн

Но в новой жизни Тэнси должно было найтись место для Энтони, так что с помощью старшей девочки, с которой она подружилась на улице Стрел, история близилась к встрече, к эмоциональному воссоединению героев. Гарри, критически читая эту сцену, вновь почувствовал, что Флой был раздражен тем, что не мог уложить своих главных героев в постель. Пожалуйста, без секса, вы же понимаете, мы еще только в начале двадцатого века.

Книга заканчивалась глубоко радующим душу столкновением со злодеем — владельцем публичного дома на улице Стрел, и теперь автор не скрывал уже своей радости — Флой выписал каждую букву его позорной смерти.

Тэнси сопровождала Энтони и видела, как Энтони зажал его в углу, обвиняя, затем связал его и, потеряв контроль над собой, избил. Гарри ждал от Тэнси истерики, но героини тех дней, по меньшей мере, героини Филипа Флери, были сделаны из более твердого материала. Тэнси наблюдала за всем из-за двери, и, хотя иногда ей приходилось сжимать зубами свою ладонь, чтобы не закричать, она ничего не сделала для того, чтобы предотвратить казнь злодея. Когда он упал на пол и кровь потекла у него изо рта, а голова была неестественно повернута вбок, она поняла, что он мертв. В голове пронеслись строчки песни, которую она часто пела вместе с другими детьми.

Пустынный брег и лунный свет —

Стада овец заблудших.

И виселицы черный крест

Скрипит и ноет жутко.

Беспечный пастырь стадо вел

Под пенье это.

Сверкает шерстка, словно мел,

Взгляни на человека!

Гарри не узнал строчки, но он понял их значение. Возмездие. Оправданное убийство злого человека.

И утром колокол пробьет —

Собаки в конуре.

И свою шею тот пропьет,

Кто виснет на шнуре.

И волос твой срезает смерть —

Пускай ты топчешь воздух.

И твой каблук не будет тверд —

Висят в позорных позах.

Образ повешенного был поразительно точен. Гарри понял, что хотел сказать Флой, как если бы сам это написал: злодей заслуживал убийства; выданный властям, он все равно был бы приговорен к смерти. Гарри не был уверен, что разделяет точку зрения Флоя, но он безошибочно понял его логику.

Потрясение ждало его в конце главы, за четыре страницы до ее завершения. Похититель Тэнси, человек, растянувший мерзкую, липкую паучью сеть публичных домов и детской проституции, был тем же человеком, что держал мюзик-холл с его душераздирающими номерами. Мэтт Данси.

Из дневника Шарлотты Квинтон

2 ноября 1914 г.

Если мой ум был в смятении после того, как я пришла от Флоя, столь неожиданно вернувшегося в мою жизнь, то это переживание оказалось лишь каплей в море горя и отчаяния, которыми охвачена теперь моя душа. Не уверена, что смогу описать все правдоподобно, но если я не сделаю этого, то чувствую, что они смогут захлестнуть и уничтожить меня.

Мои дети живы. Виола и Соррел живы. И хотя я пишу это на странице дневника, и хотя я долго смотрела на эти буквы, написанные мной, я с трудом осознаю это. Думала, что смогу записать свои переживания сегодня и найти в этом облегчение, но не могу; слезы текут на страницу, и я вынуждена прерваться…

Позже

Полночь, и я по-прежнему не могу описать эти переживания, они давят на меня тяжелым грузом. В общей путанице эмоций все яснее начинает формироваться чувство вины. Я должна была знать, я должна была почувствовать, что мои дети не умерли: что я за мать, если не знала, что они живут где-то в этом мире! Но ведь были похороны, и этот душераздирающий гроб, и Эдвард сказал, что они умерли.

Эдвард сказал, что они умерли. К этой мысли я возвращаюсь снова и снова.

2 часа ночи

Мне не удалось совсем успокоиться, но думаю, что нужно постараться записать все события. (Смогу ли я когда-нибудь показать эти страницы Виоле и Соррел? Возможность этого пугает меня и одновременно переполняет радостью.) Итак, я укрылась шерстяной шалью и села за маленький столик у окна. Клари (она пришла на смену Мэйзи в качестве горничной) зажгла мне огонь, и теплые угли еще освещают комнату. Света мало, чтобы писать, и я зажгла небольшую лампу и поставила ее на стол. На улице тихо, а здесь лишь размеренный бой каминных часов и треск углей умирающего огня. Мне кажется, что во всем мире я одна не сплю.

Сегодня, нет, уже вчера, поскольку давно уже за полночь, день начинался как самый обыкновенный, хотя ни один день с Флоем не может быть обыкновенным. Когда я ехала в госпиталь, не случилось ничего из ряда вон выходящего. Было холодно и свежо — люблю такие осенние дни, — и я села на трамвай до центра. Эдварда это шокирует, но я люблю трамваи, я люблю наблюдать за людьми в вагоне и думать о них. Это быстрый и удобный способ проехать через весь Лондон (хотя трамвай грохочет, и внутри довольно пыльно, так что я надеваю шапочку автомобилиста и шифоновый шарф).

Флой пришел в центр раньше меня, он разговаривал с человеком из группы, которую он помогал переправить из Франции. Увидев меня, он направился ко мне и сказал без предисловий:

— Шарлотта, тебе нужно узнать об одной вещи. Где мы можем поговорить с глазу на глаз?

И мы пошли в одну из маленьких комнат, переделанных под офисы из бывших гримерных; он усадил меня и казалось — так непохоже на Флоя, — что он не знает, что сказать дальше. Наконец он опустился передо мной на колени и взял мои руки в свои. Он начал говорить, и вся комната закружилась у меня перед глазами.

— Шарлотта, любовь моя. Речь о Виоле и Соррел.

— Что? — Сердце мое забилось от ожидания. Флой еще раз умолк, а затем сказал:

— Они живы.

Я не упала в обморок и не заплакала, хотя, скажу прямо, была готова к этому. Я только крепче сжала руки Флоя, бледная и сентиментальная, как героиня Викторианской эпохи, пока комната не перестала безумно вращаться вокруг меня. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я смогла сказать:

— Этого не может быть. Были похороны. Был гроб — они похоронены, Флой! — Я опять остановилась, поскольку мне представилось кошмарное видение, как близнецы задыхались в своей могиле, еще живые. Не мертвые, а лишь уснувшие…

— Что-то похоронили тогда, — сказал он и, видя мое состояние, добавил: — Нет, я не имею в виду ничего ужасного. Я думаю, гроб был наполнен камнями или чем-то тяжелым. Но Виолы и Соррел не было в нем.

— Я ужасно глупая, Флой, но я не понимаю…

— У меня было больше времени подумать об этом, Шарлотта, — сказал он. — Вся ночь. Послушай, мог ли Эдвард лгать тебе о смерти близнецов? Мог ли он подкупить людей?

— Ты имеешь в виду, заплатить им, чтобы они подтвердили, что близнецы мертвы?

Комната перестала раскачиваться, как палуба корабля в шторм, но я все еще чувствовала себя не в себе. Как во сне, где все кажется не тем, что оно есть.