Подросток - Федор Достоевский

— Ничего я не понимаю, потому что все это так отвлеченно; ивот черта: ужасно как вы любите отвлеченно говорить, Андрей Петрович; это —эгоистическая черта; отвлеченно любят говорить одни только эгоисты.

— Неглупо сказано, но ты не приставай.

— Нет, позвольте, — лез я с экспансивностями, — что значит«выстрадать право на суд»? Кто честен, тот и судья — вот моя мысль.

— Немного же ты в таком случае наберешь судей.

— Одного уж я знаю.

— Кого это?

— Он теперь сидит и говорит со мной.

Версилов странно усмехнулся, нагнулся к самому моему уху и,взяв меня за плечо, прошептал мне: «Он тебе все лжет».

Я до сих пор не понимаю, что у него тогда была за мысль, ноочевидно он в ту минуту был в какой-то чрезвычайной тревоге (вследствие одногоизвестия, как сообразил я после). Но это слово «он тебе все лжет» было такнеожиданно и так серьезно сказано и с таким странным, вовсе не шутливымвыражением, что я весь как-то нервно вздрогнул, почти испугался и дико погляделна него; но Версилов поспешил рассмеяться.

— Ну и слава богу! — сказала мама, испугавшись тому, что оншептал мне на ухо, — а то я было подумала… Ты, Аркаша, на нас не сердись;умные-то люди и без нас с тобой будут, а вот кто тебя любить-то станет, колинас друг у дружки не будет?

— Тем-то и безнравственна родственная любовь, мама, что она— не заслуженная. Любовь надо заслужить.

— Пока-то еще заслужишь, а здесь тебя и ни за что любят.

Все вдруг рассмеялись.

— Ну, мама, вы, может, и не хотели выстрелить, а птицуубили! — вскричал я, тоже рассмеявшись.

— А ты уж и в самом деле вообразил, что тебя есть за чтолюбить, — набросилась опять Татьяна Павловна, — мало того, что даром тебялюбят, тебя сквозь отвращенье они любят!

— Ан вот нет! — весело вскричал я, — знаете ли, кто, можетбыть, сказал мне сегодня, что меня любит?

— Хохоча над тобой, сказал! — вдруг как-то неестественнозлобно подхватила Татьяна Павловна, как будто именно от меня и ждала этих слов.— Да деликатный человек, а особенно женщина, из-за одной только душевной грязитвоей в омерзение придет. У тебя пробор на голове, белье тонкое, платье уфранцуза сшито, а ведь все это — грязь! Тебя кто обшил, тебя кто кормит, тебекто деньги, чтоб на рулетках играть, дает? Вспомни, у кого ты брать нестыдишься?

Мама до того вся вспыхнула, что я никогда еще не видалтакого стыда на ее лице. Меня всего передернуло:

— Если я трачу, то трачу свои деньги и отчетом никому необязан, — отрезал было я, весь покраснев.

— Чьи свои? Какие свои?

— Не мои, так Андрей Петровичевы. Он мне не откажет… Я бралу князя в зачет его долга Андрею Петровичу…

— Друг мой, — проговорил вдруг твердо Версилов, — там моихденег ни копейки нет.

Фраза была ужасно значительна. Я осекся на месте. О,разумеется, припоминая все тогдашнее, парадоксальное и бесшабашное настроениемое, я конечно бы вывернулся каким-нибудь «благороднейшим» порывом, илитрескучим словечком, или чем-нибудь, но вдруг я заметил в нахмуренном лице Лизыкакое-то злобное, обвиняющее выражение, несправедливое выражение, почтинасмешку, и точно бес меня дернул.

— Вы, сударыня, — обратился я вдруг к ней, — кажется, частопосещаете в квартире князя Дарью Онисимовну? Так не угодно ли вам передать емусамой вот эти триста рублей, за которые вы меня сегодня уж так пилили!

Я вынул деньги и протянул ей. Ну поверят ли, что низкиеслова эти были сказаны тогда без всякой цели, то есть без малейшего намека начто-нибудь. Да и намека такого не могло быть, потому что в ту минуту яровнешенько ничего не знал. Может быть, у меня было лишь желание чем-нибудькольнуть ее, сравнительно ужасно невинным, вроде того, что вот, дескать,барышня, а не в свое дело мешается, так вот не угодно ли, если уж непременновмешаться хотите, самой встретиться с этим князем, с молодым человеком, спетербургским офицером, и ему передать, «если уж так захотели ввязываться вдела молодых людей». Но каково было мое изумление, когда вдруг встала мама и,подняв передо мной палец и грозя мне, крикнула:

— Не смей! Не смей!

Ничего подобного этому я не мог от нее представить и самвскочил с места, не то что в испуге, а с каким-то страданием, с какой-томучительной раной на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое.Но мама не долго выдержала: закрыв руками лицо, она быстро вышла из комнаты.Лиза, даже не глянув в мою сторону, вышла вслед за нею. Татьяна Павловна сполминуты смотрела на меня молча:

— Да неужто ты в самом деле что-нибудь хотел сморозить? —загадочно воскликнула она, с глубочайшим удивлением смотря на меня, но, недождавшись моего ответа, тоже побежала к ним. Версилов с неприязненным, почтизлобным видом встал из-за стола и взял в углу свою шляпу.

— Я полагаю, что ты вовсе не так глуп, а только невинен, —промямлил он мне насмешливо. — Если придут, скажи, чтоб меня не ждали кпирожному: я немножко пройдусь.

Я остался один; сначала мне было странно, потом обидно, апотом я ясно увидел, что я виноват. Впрочем, я не знал, в чем, собственно, явиноват, а только что-то почувствовал. Я сидел у окна и ждал. Прождав минутдесять, я тоже взял шляпу и пошел наверх, в мою бывшую светелку. Я знал, чтоони там, то есть мама и Лиза, и что Татьяна Павловна уже ушла. Так я их и нашелобеих вместе на моем диване, об чем-то шептавшихся. При моем появлении обетотчас же перестали шептаться. К удивлению моему, они на меня не сердились;мама по крайней мере мне улыбнулась.

— Я, мама, виноват… — начал было я.

— Ну, ну, ничего, — перебила мама, — а вот любите толькодруг дружку и никогда не ссорьтесь, то и бог счастья пошлет.

— Он, мама, никогда меня не обидит, я вам это говорю! —убежденно и с чувством проговорила Лиза.

— Если б не эта только Татьяна Павловна, ничего бы не вышло,— вскричал я, — скверная она!

— Видите, мама? Слышите? — указала ей на меня Лиза.

— Я вот что вам скажу обеим, — провозгласил я, — если всвете гадко, то гадок только я, а все остальное — прелесть!

— Аркаша, не рассердись, милый, а кабы ты в самом делеперестал…

— Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня в последнийраз еду, особенно после того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что егоденег там нет ни копейки. Вы не поверите, как я краснею… Я, впрочем, должен сним объясниться… Мама, милая, в прошлый раз я здесь сказал… неловкое слово…мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и очень люблюХриста…