В футбольном зазеркалье - Николай Кузьмин

Босиком, осторожно ступая по раскаленной земле, Скачков приблизился, стал рядом. Руки в бока, ногой почесывая ногу, трусы сваливались с плоского живота. Стоял, щурился. Он понимал состояние Степаныча и ничем не мог помочь. Что тут станешь говорить? Никакими словами не поможешь.

– Ну, гад! – сквозь зубы процедил Иван Степанович. – Допрыгается он у меня!

– Может, несчастье какое? – попробовал утешить Скачков.

– Молчи уж! – огрызнулся Степаныч.

«Ну, Владька… действительно гад. Отмочил номер!»

– Растем, растем! – язвительно проговорил Иван Степанович, часто дрыгая коленкой. – Уже нам и закон не писан… Г-гад! – ударил кулаком в ладонь и бледный, с набухшими веками, ушел к себе в комнату.

Повесив голову, Скачков поплелся от ворот. «Растем…» А, кажется, давно ли добивался чести выйти за «основу», мечтал, готовился… Все забылось сразу! Прав был в своем ревнивом ворчании Семен Батищев: не выдержала сладкого хмельного бремени головка Владика – закружилась. Надо же – удрать с базы ночью, накануне матча! Такого не позволял себе даже Комов!

Автобус с командой отправился на стадион без Владика, отъехал, как это было издавна заведено, за полтора часа до начала матча, минута в минуту. Иван Степанович сидел впереди на своем месте мрачнее тучи. Ну что было делать с провинившимся, как поступить, как наказать? А ведь тот, удирая с базы, отлично сознавал, что он теперь значит для команды! У бедного Степаныча от мыслей голова шла кругом. Недаром считается, что век тренера весьма недолог, – не выдерживает человек постоянных перегрузок!

В душе Скачков уверен был, что Серебряков давно крутится возле стадиона. Уж что-что, а на матч-то он не опоздает! И точно: автобус еще пробирался сквозь напиравшую толпу, а у служебного входа, на крыльце, ребята разглядели счастливую физиономию нарушителя в окружении восторженных болельщиков.

Завидев автобус с командой, Владик смутился, забегал глазами – сознавал, что натворил. Иван Степанович прошел мимо него, словно не замечая. Проследовали мимо и ребята, вся команда, как один. Это было первой оплеухой, но не последней. И Владик съежился, притих и сзади всех поплелся в раздевалку.

– Ну, так получилось… Ну, надо было… – бормотал он оправдания, однако никто его не замечал: так, крутится кто-то под ногами!

А команда раздевалась, преображаясь на глазах, уже Матвей Матвеич кого-то шлепал на массажном, простынею застланном столе, сильно, терпко потянуло на всю комнату растиркой. Застучали бутсы – кто-то обулся.

Заметив, что Серебряков направился к своему креслу переодеваться, Иван Степанович остановил его и, указав пальцем на трусы с футболкой, чистенькие, выглаженные, приготовленные заранее, скупо обронил:

– Это оставьте.

И Владик побледнел – он понял, что сегодня ему на поле хода нет, команда выйдет без него.

На минуту в раздевалке установилась тишина, своим молчанием команда поддержала тренера и подчеркнула тяжесть наказания.

А трибуны гудели, слышно было, как прокатывалось по рядам нагнетаемое нетерпение. Вот затрещали аплодисменты – это гости выбегали на разминку, и мяч, возмутитель спокойствия в городе, принялся за свои звонкие упругие прыжки.

Пересилив себя, Серебряков, опустил голову и что-то сбивчиво забормотал насчет того, что он в последний раз просит поверить.

Иван Степанович, выжидая, скользнул взглядом по креслам: как отреагирует команда? Но нет, слишком легко отделался бы легкомысленный парнишка! Пускай звезда, пускай кумир и знаменитость, а все же… И Стороженко, мужиковатый на поступки и слова, изрек беззлобно, но тяжеловесно, как будто походя отвесил оплеуху:

– Было, слыхали уже. Горячий навоз быстро остывает.

В смысле остроумия от Стороженко многого не ждали – здесь первенство было за Кудриным, – однако иногда он отпускал убийственные реплики, мог ляпнуть что-нибудь из деревенского обихода, грубоватое, но меткое, бьющее наповал.

А тут еще Батищев: уже одетый, подворачивая рукава футболки, осклабился и хехекнул:

– Само то!

Надо было знать самолюбие Серебрякова, всю его спесь и гонор, чтобы понять, какой ему сегодня преподнесен урок.

На трибунах, едва команда показалась из туннеля, возникло и стало нарастать недоумение: а где же Владька, куда они его девали? Потом пошла игра, пошла нескладно, скомкано, под свист и осуждение, а Серебряков сидел и дожидался в раздевалке, сидел, уронив лицо в ладони, изредка прислушивался, что там происходит, и стискивал зубы. Он мог бы оскорбиться и убежать, но власть футбола была уже настолько велика над ним, что он свое переломил в себе, преданно оставив только то, что принадлежало всем. От поля, от футбола ему не уйти никуда. Это была его тяжкая и сладкая привязанность, его счастливая судьба.

Он не заметил, как пролетело время первой половины матча, но вот раздался топот многих ног, хриплые запыхавшиеся голоса – команда ввалилась в раздевалку на перерыв. Серебряков был здесь, дождался, не ушел, и эти его преданность, смирение, раскаяние говорили больше всяких слов.

Иван Степанович задумчиво прошелся по проходу между вытянутых отовсюду ног, остановился, запокачивал коленкой. Скачков, закатывая на животе футболку и унимая грудь, вдруг поймал его потаенный вопросительный взгляд. Они поняли друг друга без слов. «Можно», – кивнул Скачков и облегченно опрокинулся, закрыл глаза.

– Серебряков! – позвал Иван Степанович и остальное договорил кивком и жестом пальца.

Как встрепенулся парень, как лихорадочно он принялся срывать с себя одежду! И вздох, единый вздох пронесся по загудевшей раздевалке.

– Влад, лови! – Арефьич заботливо кинул ему нарезанные из бинта подвязки для гамаш.

– Влад, на стол! – позвал Матвей Матвеич.

Врач Дворкин уже протягивал ему свеженькую форму запасного игрока с номером «12» на спине. Плевать! Не в цифре дело!

Надо было слышать, какой овацией разразился стадион, увидев Серебрякова. Ускоряясь, работая ногами мелко-мелко, он пробежался по полю, чуть разогрелся и направился в центральный круг, к мячу, на свое привычное в команде место. Опять доверенное, возвращенное!

Этот матч, вернее, половину матча, его остаток, Серебряков провел с таким подъемом и старательностью, словно вновь доказывал, что он весь, с ног до головы, принадлежит команде, и только ей.

Его присутствие на поле сказалось сразу же – Скачков почувствовал, как ослабел напор динамовцев, и стал все чаще выходить вперед. С мячом Скачков продвинулся по краю, заметил, как остро открывается Серебряков и просит, молит выдать ему пас – неважно, что его пасут и стерегут! «Дай, Геша, только дай!» Что ж, будь что будет, – Скачков не очень сильно дал вразрез. В окружении троих защитников Серебряков все сделал мастерски, в одном движении: он грудью принял мяч, чуть развернулся на ворота и, не давая мячу опуститься, врезал с лету. Куда там вратарю – такие мячи не берутся!