И опять Пожарский 3 - Андрей Готлибович Шопперт

Тронулись утром. А часам к десяти встали. Поднялся небольшой ветерок и солнце стало припекать, дышать сразу стало нечем. В горле першило и глаза слезились. Пришлось свернуть круче к югу, а ещё через пару километров встать и установить палатки, спасаясь от ветра и солнца. Не просто тут людям будет жить и соль добывать.

Когда солнце склонилось к горизонту, и ветер из сильного стал вполне умеренным, тронулись дальше и опять почти сразу остановились. Чепкун первый заметил дымок на горизонте прямо по ходу отряда. Ну, вот и конкуренты. Приближаться к ним засветло князь Пожарский не решился, их десяток конечно с сотней степняков справится, а там всего один дымок, но лучше в темноте разведать, от шальной стрелы лучше поберечься, времени впереди полно, несколько часов ничего не решают.

На разведку выехали почти сразу, быстро темнело, а ветер был попутный. Значит нужно взять гораздо севернее, обогнуть стоянку неизвестных и постараться приблизиться к ним с противоположной стороны. Если у «товарищей» есть собаки, то учуять при таком ветре не должны, лошади тем более. Пётр сначала хотел отряд разделить, половину оставить с пристяжными конями, но передумал. Всем табором по большой дуге обогнули чужой лагерь и подъехали, когда уже совсем стемнело на расстояние в полкилометра с северо-востока к ним. Дальше уже сам князь, Чепкун, как переводчик, и двое стрельцов пошустрее пошли, пригибаясь пешком.

Плохо. На открытой глади озера близко подойти не удалось, метров за триста до лагеря предполагаемого противника Пётр остановился, лёг на землю и глянул на костёр в подзорную трубу. Стрельцы с Чепкуном тоже распластались на припорошённой пылью соли. Стояли у костра пять шатров войлочных, и сидело пару десятков человек, ужинали. Чем именно, было не видно, но котелка над костром не видно. Кони были привязаны к кольям, близ шатров. Женщин и детей не видно. Ну, двадцать человек не проблема. Начнут стрелять – поубиваем, не начнут – поговорим.

Тронулись утром, размахивая саблей с привязанной к ней белой тряпицей. Не помогло. Чужой лагерь заулюлюкал и, размахивая сабельками, и пуская стрелы, весь устремился навстречу. Залп из двенадцати мушкетов половину наступающих смёл, но не остановил. Когда степняки приблизились на расстояние пистолетного выстрела, ещё один залп дали. На лошадях осталось двое, они пытались быстро развернуться и удрать, но в коней из арбалетов попали и те кувыркнулись. Оглушённые воины хоть и зыркали глазами исподлобья, но себя связать позволили. Спрашивается, чего стреляли и улюлюкали, мирно ведь с белым флагом ехали. Из дальнейшего «разговора» выяснилось, что это опять торгуты. Разведка очередная. Ищут ногаев. Вот, что с ними делать? Точно придётся весь вершиловский полк приводить и разборки по полной программе устраивать. Иначе этих горячих парней не остудить. Пока дали по коню и отпустили, чтобы эти «разведчики» своего великого Хо-Урлюка хана торгутов и потомка сотрясателя вселенной великого Темучина оповестили, что второй раз его люди нападают на людей князя Пожарского, и второй раз он их бьёт. Если будет третье нападение, то князь Пожарский соберёт все свои войска и истребит всех, до последнего старика, торгутов. Поэтому, прежде чем на кого-нибудь напасть, пусть спрашивают, не люди ли это князя Пожарского.

В успех этой дипломатической миссии Пётр верил слабо. Он отлично понимал, что степняки на такую угрозу, скорее всего, не поведутся. Ну, хоть совесть будет чиста. Предупредил ведь.

Событие девяносто четвёртое

Ян Баптиста ван Гельмонт завёл в последние полгода себе привычку. Он садился к камину, наливал в бокал из стекла, что производили в Пурецкой волости, испанского сухого красного вина и читал письмо от князя Пожарского из этой самой волости. Вино могло быть разным. Было вкусное, было не очень. Один раз оказался почти уксус. Погода могла меняться, сейчас был разгар лета и только что прошёл дождь, свежий ветер дул с побережья. Хорошая погода. А мог быть мокрый снег или просто блёклый пасмурный день. Только письмо было всегда одно и то же. Его звали переехать в Российскую империю, в Пурецкую волость, в село Вершилово. Там ему дадут дом, слуг, если у него их нет, кабинет в Академии Наук и возможность заниматься наукой, его любимой химией и медициной. Правда, там ещё нужно будет учить детей в школе, но в этой же школе учат детишек и Кеплер и Майр и Мёстлин и Симон Стивен и Исаак Бекман и даже знаменитый художник Рубенс. Ни один университет в Нижних землях, да и нигде в Европе не может похвастать таким набором учителей. Только это далеко не все имена, там есть и известный всему просвещённому миру математик и поэт Клавдио Акиллини, есть известнейший математик и механик Йост Бюрги, есть доктор Антуан ван Бодль, ученик самого Амбруаза Паре. Там, в этом Вершилово, собрались уже практически все самые известные профессора и учёные, самые известные художники, лучшие музыканты и композиторы. Вот только его Яна Баптисту, да может ещё Галилея не хватает. И туда продолжают съезжаться и учёные, и художники, и литераторы и архитекторы. А ещё в этой школе могут учиться и его дети.

Почему же он всё ещё сидит у камина в своём городке Вилворде недалеко от Брюсселя и вместо того, чтобы собираться в эту империю, сидит себе на стуле и попивает красное испанское сухое вино? Хотел ли он жить в одном городе, ну пусть, селе, с Рубенсом и ван Бодлем, спорить по вечерам с Дезаргом и Йостом Бюрге о Кабале и мистицизме, да, конечно же, хотел. Он был ещё не стар, совсем недавно отметил сорок вторую годовщину. Он ещё может переехать и начать новую жизнь. Он – может. Не хотела ехать жена. Со слезами и криками не хотела. Его Маргарет родилась в семье богатой и знатной. Все в Брюсселе знали ван Рапстов. Сам Ян Баптиста на родителей тоже не жаловался, его отец был прокурором в Брюсселе и членом городского Совета. Мать Мария ван Стассарт тоже была из богатой семьи торговцев. Два брата ван Гельмонта закончили юридические факультеты того же университета в Лёвене и сейчас пошли по стопам отца. А вот с Яном прокурору не так повезло. Его привлекли химия и медицина. После окончания университета Ян Баптиста долгое время путешествовал по Европе, бывал и в Швейцарии и во Франции и даже больше года прожил в Англии, ходил на публичные лекции в Кембридже. В 1605 ван Гельмонт приехал в Антверпен, и там его застала эпидемия чумы.